Пит, мы надеемся, что вы поможете Ане. Но, независимо от того, согласитесь ли вы помочь этой достойной ученице, беримбау останется у вас.
Пит сказал:
- Что за черт?
Я положил беримбау и смычок на его клавиатуру.
Я сказал, что мечтал стать банкиром. Зарабатывать шестизначные сумы. А не продавать всякое дерьмо на раскладке.
Пит сказал:
- И Пит тебе ни копья не платит? Вот сволочь.
Я сказал:
- Я верну тебе деньги. Три года, и год в Египте.
Я объяснил связь между арабскими цифрами и шестизначной суммой. Сказал, что мне на год нужна пятизначная сумма.
Пит сказал:
- И это всё?
Вытащил из-под кипы бумаг чековую книжку и выписал чек на пятизначную сумму.
Сказал:
- Эгегей, Аня! Не плачь! Эгегей!
Сказал:
- Посмотрим, как работает эта штуковина.
Взял смычок, мягко провел по струнам и запел:
«Я не умею играть буги-вуги,
Зато умею играть уги-дуги,
Будешь уги-дуги со мной?
Уги-вуги-дуги,
Уги-вуги-дуги,
Уги-дуги, крошка, со мной».
Он поднял глаза и сказал:
- Ты знаешь Ника.
Он сказал:
- Ник, знаешь ли, был рок-звездой, зрители, деньги.
Он сказал:
- Знаешь, как раз перед нашим турне в США мы были на Гибралтаре, и я полетел в Африку, просто не думал, что возвращение займет так много времени.
Это было как раз после выхода нашего второго альбома, и Стив много всего там поменял, чтобы сделать его таким же, как первый наш альбом. Альбом стал действительно популярным, фанаты ничего не заметили, так что у меня возникло чувство, что фанаты - полные кретины. Я чувствовал, что меня предали. А Стив нанял нас на целый год концертов, просто играть всё время целый год одно и то же дерьмо.
Так что я просто шел по пляжу и не знал, что делать. Думал, что было бы лучше просто зайти в воду и умереть, чем ездить целый год, я не представлял, как им это удастся. Они превратили мою жизнь во что-то хуже, чем ничего - в пытки ради дополнительных продаж, неужели у нас не может быть достаточно продаж и при этом - что-то для меня во всём этом? Как они могли просто решить, что моя жизнь ничего не значит, ничего не значит, даже если я испытываю, скажем, невыносимую боль. Но дело в том, что они просто не знали, что творят. Они не знали, что отнимают, потому что у них никогда не было ничего настоящего, они не знали, на что это похоже, потому что всё было фейком. Они могли получить уйму денег, ограбив шоу-бизнес. Деньги всегда были для него единственной важной вещью, у них никогда не было ничего другого.
Он сказал:
Не допусти того, чтобы единственным, что у тебя есть, были деньги. Ты ведь не хочешь стать, как Стив.
Он сказал:
- Черт, делай, что хочешь.
Он сказал:
«Буги-дуги-дуги.
Белый сосет.
Буги-дуги-дуги,
Правда сосет».
Он сказал:
- Эй, мне нравится эта крошка!
<Тревор>
- По-настоящему отрезвляющая мысль, - сказал Тревор, - которую местные таланты, боюсь, не совсем осознают: изображение красивого предмета - почти всегда слабая картина. Фактически - гарантированный китч, вы не находите?
Лили и Тревор фланировали вдоль Червелла в Юниверсити-Парке; было предвечерье в начале июля. и сонное спокойствие небес, слабое колыхание ветвей, острия мрачных теней на траве - всё столь тщетно и печально напоминало дюжину полотен, кажется, подтверждая мысль Тревора. Слабейший, чистейший, нежнейший намек на румянец в небесах напоминал с прекрасной утонченностью, что приближается вечер; в памяти тут же возникли несколько картин, но даже мельчайший штришок розовой краски воздействовал бы на зрителя так, словно его ткнули локтем в бок, репликой в сторону объявляя «приближение склона дня».
- Это просто доказывает, что розоватый оттенок прошел ужасно длинный путь, - сказал Тревор.
- И как же, - спросила Лили.
В основном во время разговоров с Тревором Лили всегда с ним соглашалась, так часто соглашалась, что эти разговоры иногда становились положительным образом сократическими - по крайней мере, благодаря разнообразию способов, которые Лили находила для выражения своего согласия. Но когда они стояли посреди парка и оглядывались назад (они подошли к пруду с утками), ее поразило единство оттенков бледного раскаленного неба и бледных ветвей, трепещущих в горячем воздухе: прекрасное спокойствие этого пейзажа, кажется, было чем-то обязано воспоминаниям о наброске мелом или пастели. А эти деревья, растущие группами на открытом пространстве или теснящиеся у реки - эти очаровательные шапки листвы - во всяком случае, для Лили (но она тогда была американкой) часть их очарования была схожа с тем, что ее так восхащало в картинах Констебла, висящих в Музее Ашмола. Конечно, это не значило, что постулат ошибочен. Его подтверждали все эти выброшенные на берег судна в лунном свете, обнаженные девушки с густым слоем краски на сосках, все эти закаты над пустыней.