Но потом возникла упрямая мысль - а как же Ботичелли? Разве не считалось, разве он сам не считал, что рисует красивые изображения красивых предметов? Венера? Примавера? Возможно, просто для нашего времени характерно, что сейчас нельзя быть Ботичелли, теперь изображение красот входит исключительно в компетенцию Максфилда Пэрриша? Так что связь живописи и красоты, возможно, определяется исключительно социально-экономическими факторами, а всё - потому, что Ботичелли не был китчем. Или, возможно, - тут Лили чуть не остановилась, пораженная смелостью и утонченностью, которую вдруг узрела в резюме Тревора, - возможно, в более широкой перспективе, в определенном смысле Ботичелли был китчем.
И тут ее размышления, сначала струившиеся тонким ручейком, который с тем же успехом мог скрываться под землей, выросли в огромный поток, который рано или поздно должен выйти на поверхность, просто обязан во всю длину стать достоянием общественности.
- Как по-вашему, Ботичелли был китчем? - отважилась спросить Лили.
Кто знает, что думали втайне Мено или Полас, но внешне они, кажется, некомпетентны и не могут высказать надлежаший аргумент?
- О, - воскликнул Тревор, - если бы все были Ботичелли..., немного нетерпеливо, поскольку его собственный поток ремарок шумно бурлил на солнце, и как раз собирался низринуться маленьким водопадом веселых шепотков о чае, так что внезапное прекращение покладистого теплого подземного ручья согласия, извержение потока прежней беседы гейзером у подножия водопада оказалось зябким неприятным сюрпризом. Они свернули на проспект, идущий параллельно Норэм-Гарденз (Тревор жил на последнем этаже дома горчичного цвета с видом на парк), и, после краткой паузы (в месте вторжения образовался яростный водоворот):
- Что выберем? - добродушно резюмировал Тревор. - Вернемся ко мне? Или пойдем в чайную?
Лили взвесила варианты: консервативный чай Тревора «St Michael’s Tea Assortment» или более долгая прогулка в ближайшую чайную.
- До Вайкэма нужно немного пройти, но сегодня погожий день.
- Значит, вернемся ко мне?
Тревор шел привычным широким шагом, свернул на развилку, ведущую в Норэм-Гарденз, у Леди-Маргарет-Холла, его шаги порицали неверный ответ столь же яано, как его слова. Лили обычно была более приницательна, но сейчас была рассеянной из-за того, что впервые поднялась на уровень, на котором возвышались беседы Тревора. Перспектива поглощения булочек, сэндвичей и пирожных могла бы повлиять на ее искренность, но интеллектуальная дерзость казалась единственно верным вариантом сейчас, когда в разговоре прозвучала нота строгости, и беседа должна направиться в русло крошащегося шоколадного печенья, сэндвичей с ванильным кремом, розовых вафель и имбирных орехов.
- Мы знаем, что Ботичелли не был китчем, но как нам это обосновать?
Увы, сокритический метод иногда бывает неуместен! Тревор хлопал по карманам в поисках ключей. Когда они вышли на улицу, он посмотрел на Лили с очаровательной скорбной улыбкой.
- Ох уж эти американцы! Вы ведь даже не интересуетесь философией?
- Да, но вы меня спровоцировали! Коснулись вопросов эстетики! - игриво воскликнула Лили, переход на личности слишком четко маркировал изменение темы беседы, чтобы остаться незамеченным, а флирт казался единственным оправданием ее прежней бестолковости.
- Думаю, утверждения общего характера я опровергаю раз в час. А потом, как хороший британский рабочий, делаю перерыв на чай.
Открытая жестянка чая «St Michael’s Tea Assortment» стояла на низком столике. Имбирный пряник и два сэндвича с кремом лежали непотревоженные на тарелке на коленях Лили. Тарелка Тревора наполовину была заполнена целым печеньем, а крошки от второй половины печенья падали на его очаровательный галстук. Две наполовину выпитые чашки чая «Earl Grey» прикрывали с фланга коробку печенья. В вязаном чехле дымился наполовину пустой чайник чая «Earl Grey».
Сцена, по мнению Лили, была мрачновата. Ее взгляд двигался по знакомой комнате - темно-коричневый ковер на весь пол, кресла «Моррис» - на обивке повторяющийся рисунок охотничьей сцены в бледно-коричневых тонах на белом фоне, огромная мягкая софа в красную и коричневую полоску, на которой они сидели. Перед ее глазами мелькали цвета, текстуры, узоры, они приходили на ум, как удачные фразы, отрывки из Цицерона или Тацита вспоминаются учителю латыни, листающему плохое сочинение. Стены украшала пара дагерротипов прабабушки и прадедушки Тревора (не без некоторой язвительности их отняли у других членов семьи), две увеличенных фотографии критских крестьян, маленькая картина маслом молодого джентльмена с конем, примерно 1772 год, одежда, выражение лица, осанка, конь, всё - небрежное комильфо, несколько двоюродных прадедов Тревора (еще одна добыча из фамильного имущества) и голландская жанровая картина, на которой изображена женщина за починкой одежды. Лили задумалась обо всём этом в контексте разговора о китче. Тревор доел печенье, облокотился об угол софы и скрестил ноги.