Рискнуть? Что он теряет? Разве равновесие?! Ломакин отжался на руках, выпрямился в локтевых суставах, в струнку, лишь стремена держат. Потом с тя-а-жким трудом отлепил одну ладонь от бетона, сложил пальцы клювом цыпленка и тюкнул в форточку. Та подалась. Он Мгновенно поджал ноги, исчезнув из поля зрения, Если из кухни рванутся в комнату, то – ветер, вот и форточка хлопнула. А в оконном проеме – никого, только даль и ширь, и верхушки тополей. Но Ломакин-то услышит, как рванутся. И… что ж, помучается на обратном пути. Очень не хочется мучаться на обратном пути! Он предполагал худшее, все-таки надеялся на лучшее, когда начинал стенолазную авантюру.
Никто не рванулся. Ломакин не услышал, чтоб рванулись. Он услышал тишину. И то ладно.
Дальше – голая техника. Пронырнув в форточку до лопаток, он по очереди высвободил ноги из стремян. Ч-черт! Еще бы на парочку сантиметров протиснуться, и Ломакин вполз бы хрестоматийно, КРАСИВО. Но стремена коротковаты – бросай, пока ноющий ахилл не стал воющим. Так что пришлось по- балансировать на грани, Дрыгая пятками, ловя центр тяжести. Поймал! Не до красот. Нас что, снимают?! Вас не снимают. Команды мотор не было. Никто не увидит суматошного трюка. Гордость по-прежнему паче унижения. До гордости ли?! А действительно, никто не увидит (не увидел) трюка? Хорошо бы.
Никто. Некому. И ладушки!
Он усидел уже на ягодицах, уже оконно-рамочная грань – под коленками. Ап! Полусальто. Вот мы и дома…
Было пусто. Строго говоря, пусто не было! Строже говоря, ни единой живой души, это да. Но не пусто. Болтаясь червячком на крючке за окном, Ломакин сосредоточился на главном – попасть внутрь. Не до внимательного рассматривания. Вот… попал внутрь, осматривай-рассматривай.
Трупов было три… Двое (два!) – в прихожей. Третий – на пороге сортира. Сортир площадью в квадратный метр плюс встроенный стеллаж с инструментами. Дверь в сортир сорвана, створки стеллажа распахнуты. В кулаке третьего хватко сжат альпийский топорик. Пытался защититься, прыгнул в ближайшую дверь, до чего рука достала, на стеллаже – цап… Не успел. Третьего нагнали выстрелом в затылок, практически в упор. Двоих в прихожей- тоже в упор, но в горло и в грудь.
Оно и понятно. То есть, по меньшей мере, объяснимо. Возможно, с точки зрения Газанфара, троица гостей – хорошие люди, которые, смущаются, но физиономии у них специфические – кавказской национальности. У двоих… у двух – у тех, что в прихожей. Лица третьего не рассмотреть он спиной, он затылком. И лучше не рассматривать. В квартире витал мощный дух: мощного растворителя. Есть такой у Ломакина, стеклянная двухлитровая бутыль на полке в сортире. Есть такой… Был такой!
Бутыль щерилась клыкастой розочкой – донышко и обломки. Капало, капало, капало. До сих пор капало, а в первый миг, когда топорик ненароком расколотил ее, бутыль, – хлынуло. Макушка третьего оползала клочьями – мясная багровость с клочьями сожженные волос. И дыра в затылке… Если пуля прошла навылет, можно представить, что у него с лицом. Лучше не представлять.
Ломакин, ощутил спазм, мячиком прыгнувший из желудка к горлу. Поймал блевотину на взлете, прижав ладонь ко рту. Неимоверно трудно глотнул, затолкав спазм обратно.
Октай-Гылынч-Рауф. Погостить… Кто из них кто? Важно? Неважно. Их нет. Смерть уравнивает.
Многое мог вообразить Ломакин… даже, если память не изменяет, вчера мог вообразить и такую развязку. В качестве бредового предположения. Триллер – так триллер, Но (повторяй и повторяй!) жизнь богаче наших представлений о ней. Смерть тоже богаче наших представлений о ней. Ничего подобного он и представить не мог. В каком-нибудь киношном или книжном боевике – да. Нечто подобное он даже, не соврать, читал. У кого? У Штильмарка? Но то – триллер, а то – жизнь. Хотя…
… вся повседневная жизнь в стране, до недавнего времени именуемой СССР, – это триллер.
Комок исподтишка снова предпринял, попытку движения вверх.
Ломакин попятился назад, в комнату, самым плотным образом закрыл дверь, отсекая от себя прихожую-сортир-ванную-кухню. Под коленками задрожало от недавнего напряжения и от увиденного. Сначала старушка, теперь троица- гостей-ардашей.
Он наткнулся взглядом на сувенирно-подарочную коробку с завитушками, вязью и восьмиугольными орнаментами: Коньяк Азербайджана. Машинально распаковал – пять бутылок, в картонных гнездах, на подбор: Апшерон, Гянджа, Баку, Гекель, Карабах. Хлопнуть, что ли, стакан? Большой, привет с родины предков. Не винтовой самопал – подлинник доморощенного разлива. А значит, никакой грузинский-армянский-дагестанский – в подметки не годится!