- Мне не нужен этот сувенир, - ответила Элис, взглянув на меня своими бледными голубыми глазами цвета барвинка, подобных которым я не видел больше никогда, разве что у очень маленьких детей. - Нет, я хочу не этот сувенир. Тот, что мне нужен, будет несколько иным. Мы поговорим с тобой об этом в другой раз, когда ты будешь в ином расположении духа.
И мы молча вышли из магазина. Это молчание обеспокоило меня, как будто нас ожидала какая-то опасность.
С тех пор Элис очень изменилась, по крайней мере, по отношению ко мне.
Она всегда была дружелюбна - нет, пожалуй, это слишком но она никогда не была столь желанна, как тогда. Однако больше не могло идти и речи о любезностях в большом и малом, которые она мне до сих пор оказывала, хотя и очень скупо.
Правда, мы часто гуляли и обедали вместе, но все наши встречи - как бы это поточнее выразить? - были платоническими. Настолько платоническими - и я так переживал, - что впоследствии нервы мои совсем расшатались, так как, наверное, легче пережить отсутствие знаков внимания, благосклонности, чем потерять их, когда ты к ним начинаешь привыкать.
("Теперь понятно, - подумал я, - вот что стало причиной беды: подавление либидо, полового влечения, с неизбежными последствиями. Как бы Фрейду понравилась вся эта история!")
Больше мы уже не флиртовали, не целовались. Тем не менее, Элис часто останавливала на мне взгляд своих ясных глаз, слегка улыбалась, как будто хотела сказать:"Ты хочешь меня поцеловать?"
Я решил поговорить с ней.
- Да ты болен, дружок, - ответила она. - Это из-за тебя все так изменилось. Я тут ни при чем. Я такая же, как всегда.
Но даже при этих словах она положила руку мне на грудь и очень осторожно, но твердо остановила меня, когда я попытался приблизиться к ней. Этот жест противоречил ее одобряющим словам. Я был достаточно скромен и не мог не открыться перед ее матерью.
Должно быть, я сделал нечто - сам не знаю, что именно, что вызвало недовольство Элис. Она, по видимости, не избегала меня, но впечатление такое, будто нас разделила стеклянная перегородка - ощутимая, хотя и совершенно невидимая.
Миссис Хойет взирала на меня с выражением, в котором не было и тени удивления, хотя взгляд ее приобрел оттенок печали.
- Возможно, это даже лучше для вас, - сказала она в конце концов. - Элис капризна.
И ушла. Неожиданно мне показалось, что поведение мое ужасно. Я никогда - нет, ни разу - не обсуждал планы на будущее с моей прекрасной подругой. Это был непростительный эгоизм, как будто наши ухаживания должны были продолжаться до бесконечности. Невольно я считал, что она любит меня так же, как я - ее. Мне и в голову не пришло найти, так сказать, более ординарный выход из затруднения, к которому привели наши непринужденные отношения.
Я был на неверном пути, пора было свернуть с него и загладить свою вину, как того и требовала моя честь.
В следующий раз, когда мы встретились с Элис, я сказал, что понял, как я был неправ, и что должен извиниться перед ней. Я просил ее, если она даст согласие, стать моей женой.
- Вы нездоровы, - ответила она во второй раз. - Разве вы не счастливы от того, что свободны, что вас не связывают брачные узы?
Что касается меня, мне бы не хотелось быть этим скованной. Ничто так не дорого, как свобода.
Итак, значит, я ошибался. Элис не затаила на меня обиду из-за наших отношений. Но это, однако, может скомпрометировать ее.
Правильно я поступил или нет, но я сообщил о нашем разговоре миссис Хойет, постольку поскольку в глубине души мне хотелось слегка реабилитировать себя в ее глазах и не выглядеть бессовестным обольстителем.
- Я была бы счастлива видеть вас своим зятем, - ответила она со спокойствием, которое никогда ее не покидало, - хотя... вы и игнорировали меня.
Затем, переходя на серьезный тон, она добавила.
- Вы зря тратите время. Моя дочь не любит мужчин. Нет, нет, - сказала она, поднимая руку, словно бы рассеивая тень подозрения. - Нет, я не хочу сказать, совсем. Но она любит только вещи.
Здесь миссис Хойет опять подчеркнула слово "вещи". Она произнесла его с таким пафосом, как ораторы произносят слова Честь, Свобода, Долг.
Правда заключалась в том, что Элис не любила никого. Она действительно любила только вещи. Это означало, что ее мать не могла льстить себя надеждой, что она стоила чего-то в глазах дочери. Тем более, я не существовал для нее. Или, по крайней мере, я начал что-то значить для нее только тоща, когда ее необыкновенный ум был охвачен страстным желанием овладеть чем-то, был ли это кроваво-красный рубин или розовый турмалин, вставленный в горный хрусталь.
Я плохо спал в ту ночь. А возможно, и не спал вовсе. Всю жизнь я мечтал найти женщину, которая бы подчиняла меня своей воле, которая бы любила меня за то, что я повиновался ей. И что же я нашел? Человека, который мирился с моим существованием, потому что я был ему полезен. Как это унизительно!
Я внушил себе, что меня любят, а в действительности именно я влюбился в бездушную соблазнительницу. И она использовала меня, как способ получить все, что ей хотелось.
Хосе прервал свой рассказ. Он вынул носовой платок и вытер пот со лба. Воскрешение в памяти прошлой жизни, безусловно, стоило больших усилий и, несомненно, подействовало на него отрицательно.
Я пришел на помощь.
- Вы утомляете себя, - сказал я ему, - и я тому виной. Может быть, мы продолжим завтра? Мы возобновим ваш рассказ с того места, где остановились.
- Это невозможно, - ответил мой собеседник. - Сколько раз я возвращался мыслями к тем неудачам в жизни, которые привели меня сюда. Если я прерву свой рассказ на том месте, до которого мы дошли, я должен буду заканчивать эту печальную и безжалостную историю наедине с собой, в этой тюремной камере, как это было уже тысячи раз. А если вы вернетесь завтра, я должен буду рассказывать все сначала, чтобы передать последовательность событий в точности! Нет, я умоляю вас выслушать все до конца?
Его возбуждение несколько пугало меня, но он так убедительно говорил, что я понял - оставшись, я причиню ему меньше страдания, чем если уйду.
- Я с большим удовольствием выслушаю вас, - ответил я. Продолжайте, пожалуйста.
Казалось, Хосе Ф. приободрился и продолжал свое повествование более спокойно.
- На следующий день утешительная или, скорее, успокоительная мысль овладела мной. Я был свободен, молод, богат. Я мог позволить себе роскошь завести новую подругу. Я мог удовлетворять все ее желания и получать в награду ее улыбки. Одним словом, я мог бы дать ей все, что только захочется, лишь бы она дарила в ответ внимание и благосклонность, которые мне были так необходимы.
"Я возьму над ней верх", - думал я. В действительности же, я был побежденным человеком. Побежденным мужчиной, который сдался безоговорочно.
Элис, должно быть, поняла всю полноту моего поражения, так как тут же ко мне обратилась. Было похоже, что она пыталась своей веселостью, которая не казалась притворной, заставить меня забыть о возникших между нами недоразумениях. А фактически она старалась вновь прибрать меня к рукам. Ее "капризы", как определила их ее мать, не очень меня беспокоили. Иногда это была прогулка на лодкепри луне или покупка редких цветов, скорее странных, нежели красивых. Я отчетливо помню тот день, когда бесцельная прогулка привела нас вновь в знакомый антикварный магазин.
Невольно я вспомнил вновь о том туре танго, в котором она преуспела без особых усилий, а я был ее послушной тенью. Как она искусно увлекала меня подальше от того места, где находилась ее мать.
Итак, прогуливаясь, мы оказались в лабиринте маленьких улочек, не представляющих особого интереса. Мы бродили по ним, беседуя о том, о сем, и внезапно вышли к цветному базару на де Буэнос-Айрес.
Она даже не взглянула на источающие великолепный аромат цветы, с удивительно большим вкусом размещенные в корзинах. Пройдя через цветочный зал, она остановилась перед витриной своего любимого магазина.