5
Камиль, Арман, а следом за ними и Ле-Гуэн прибыли к дому номер 17 по улице Феликс-Фор в Курбевуа около десяти часов. Вокруг расстилался унылый промышленный пригород.
Маленький заброшенный заводик расположился в центре, словно мертвое насекомое, а то, что раньше было цехами, пребывало в стадии реконструкции. Четыре из них, уже законченные, резали глаз, как экзотические бунгало на фоне заснеженного пейзажа: белая штукатурка, окна в алюминиевых рамах и застекленные крыши из раздвижных панелей, под которыми угадывались огромные пространства. Все в целом вызывало ощущение запустения. Единственной машиной был полицейский автомобиль.
В квартиру вели две ступени. Камиль заметил Луи, который стоял спиной, опираясь одной рукой о стену и пуская слюну в пластиковый пакет, который придерживал у рта. В сопровождении Ле-Гуэна и двоих офицеров группы Камиль прошел в ярко освещенную прожекторами комнату. Прибыв на место преступления, те, что помоложе, бессознательно ищут, где находится смерть. Более опытные — место, где сохранилась жизнь. Но здесь это было бесполезно. Смерть распространилась повсюду, вплоть до взглядов живых, где смешалась с непониманием. Не успел Камиль удивиться необычной атмосфере, царившей в помещении, как в поле его зрения попала прибитая к стене голова женщины.
Он еще и трех шагов не сделал вглубь комнаты, а его глазам уже предстало зрелище, которое не могло ему привидеться и в самом страшном сне: оторванные пальцы, потоки свернувшейся крови и непередаваемый запах экскрементов, засохшей крови и содержимого кишок. Мгновенно в голове промелькнуло воспоминание о «Сатурне, пожирающем своих детей» Гойи, и на долю секунды он увидел это безумное лицо, выпученные глаза, разверстый рот — безумие, абсолютное безумие. Несмотря на то что Верховен был самым опытным из всех присутствующих, его охватило желание вернуться на крыльцо, где Луи, ни на кого не глядя, держал кончиками пальцев пластиковый пакет, словно нищий, расписывающийся в своем неприятии этого мира.
— Что еще за дерьмо такое… — Комиссар Ле-Гуэн сказал это самому себе, и фраза повисла в полной пустоте.
Услышал ее только Луи. Он подошел, утирая глаза.
— Сам не знаю, — сказал он. — Я тут же выскочил… Вот и все…
Дойдя до середины комнаты, Арман ошарашенно оглянулся на своих коллег и, чтобы немного прийти в себя, вытер взмокшие ладони о брюки.
Бержере, из отдела идентификации, шагнул к Ле-Гуэну:
— Мне понадобятся две команды. Это надолго. — И добавил: — Это же надо… Такое не часто увидишь… — Подобные замечания были ему несвойственны.
Да, такое нечасто увидишь.
— Ладно, займись, — произнес Ле-Гуэн, столкнувшись с только что прибывшим Мальвалем, который тут же выскочил, зажимая рот.
Камиль сделал знак остаткам своей команды, что час храбрецов пробил.
Было трудно представить себе квартиру до… всего «этого». Потому что «это» теперь заполонило всю сцену, и взгляду не на чем было передохнуть. На полу справа лежали останки тела со вспоротым животом, переломанные ребра вонзались в красно-белый мешок, очевидно желудок, и в одну грудь, ту, которая не была вырвана. Однако точно сказать было довольно сложно в силу того, что женское тело — а то, что оно женское, сомнений не вызывало — покрывали экскременты, которые частично маскировали следы бесчисленных повреждений. С другой стороны, слева, находилась голова (женщины, возможно другой) с выжженными глазницами и странно короткой шеей, как если бы голова была вдавлена в плечи. Из разинутого рта вываливались белые и розовые трубки трахеи и вен, которые, погрузившись в самые глубины горла, извлекла чья-то рука. Напротив них валялось тело, которому, возможно, — если только это не было тело кого-то другого — голова когда-то принадлежала, с самого же тела кожа была частично содрана с помощью глубоких надрезов, а живот (так же как и вагина) испещрен глубокими дырами с очень ровными краями, безусловно прожженными какой-то кислотой. Голова второй жертвы была сквозь щеки прибита к стене. Камиль отметил все эти детали, достал из кармана записную книжку и тут же убрал ее обратно, как будто задача была столь чудовищна, что любой метод оказывался бесполезен, а любые спланированные действия обречены на провал. Никакая стратегия не может противостоять подобному зверству. И однако, именно затем он и находился здесь, лицом к лицу с этим не имеющим названия зрелищем.