С кровати доносилось хриплое, но равномерное дыхание отца. Октавия успокоилась и стала придумывать, как провести несколько часов блаженного одиночества. В Хартридж Фолли она бы уселась с книгой, или стала бы играть на клавикордах, или отправилась бы гулять в парк.
Октавия безжалостно оборвала воспоминания: от них становилось еще тяжелее. Нужно принимать реальность такой, какова она есть. Но после встречи с разбойником с большой дороги это стало не так-то просто.
Октавия посмотрела на огонь. От этой волшебной ночи она сохранила лишь ощущения. Волны удовольствия, воспроизводимые памятью, не имели определенной формы. Октавия не могла их представить, потому что они не были похожи ни на что другое, знакомое ей. Она лишь видела серые глаза, слышала веселый смех, звучавший всю ночь, а просыпаясь по утрам, испытывала острое чувство потери и разочарования. Телу казалось, что оно покинуто и никому не нужно. Бессмысленность нынешнего существования давила на нее, и она с тоской вглядывалась в будущее.
"Чай с тостом»[2], — внезапно пришла ей в голову будоражащая мысль. Не слишком необыкновенное желание, можно сказать, детское. Миссис Форстер даст ей немного масла, она заварит чай, поджарит ломтик хлеба, и растаявшее масло просочится сквозь хрустящую корочку.
От этих мыслей потекли слюнки. Октавия вскочила, схватила чайник и побежала вниз, чтобы набрать воды из бочки, что стояла во дворе свечной лавки.
Миссис Форстер месила тесто на кухонном столе, и ее крепкие руки были измазаны мукой. Она подняла глаза и кивнула квартирантке.
— Как папа, дорогуша?
— Ужасно кашлял всю ночь. Сейчас спит. Аптекарь приготовил ему лекарство. Не дадите мне масла на два пенни?
Домовладелица стряхнула с рук муку, взяла деревянный поднос с золотистым бруском и отрезала щедрый кусок.
— Хватит?
— Спасибо. — Октавия положила на стол две из своих монет. — Так хочется чаю с тостом.
— Не стоит портить аппетит. На обед будет вкусный пирог с мясом и почками. — Миссис Форстер вернулась к тесту. — Придется расколоть лед в бочке, дорогуша.
Октавия выскочила во двор, пробила лед в бочке, набрала воды, стараясь делать все это очень быстро, чтобы не окоченеть на ветру, и бегом вернулась в тепло кухни.
Отец по-прежнему спал. Октавия повесила чайник на крюк в камине и достала из массивного шкафа длинный шерстяной халат. Надев его поверх тонкого платья, она вернулась к камину, нанизала кусочек хлеба на вилку и встала на колени перед огнем. Вскоре комнату наполнил восхитительный запах поджаренного хлеба, и сознание вновь вернулось в прошлое: вспомнились теплая детская и сладкий вкус меда… а потом жаркое пламя в «Королевском дубе», аромат жареной говядины и супа из омаров.
В дверь громко постучали. Октавия вздрогнула, внезапно вырванная из волшебного мира грез. Наверное, миссис Форстер. Она крикнула, чтобы входили, и сняла с вилки хлеб, собираясь перевернуть его на другую сторону.
— Пахнет аппетитно!
Октавия уронила вилку. Этот голос был нежданным и долгожданным одновременно. Это был голос ее грез.
— Вы?
Лорд Ник, он же сэр Руперт Уорвик, был без парика, волосы собраны на затылке и перевязаны черной лентой. Одетый достаточно просто, в их убогой комнате он смотрелся тем не менее столь же экзотично, как тропическая бабочка на английском лугу.
Руперт поклонился чуть-чуть насмешливо:
— К вашим услугам, мисс Морган, — и, взглянув на кровать, тихо прикрыл за собой дверь. — Отец спит?
— Болен. — Октавия все еще стояла на коленях перед камином. Она никак не могла поверить в его приход. — Не проснется несколько часов.
Вода в чайнике закипела. Октавия машинально протянула руку, чтобы снять чайник с крюка.
— Хотите тосты с чаем? — Ничего лучшего она придумать не могла, потому что сейчас ее беспокоило только одно: вылезшие из шерстяного халата нитки и потертая меховая оторочка рукавов. Пять лет назад этот домашний наряд был весьма элегантным. Он был теплым и практичным, но с годами от постоянной носки утратил прежний изысканный вид.
— Если есть вторая вилка, я поджарю себе хлеб. — Руперт сбросил плащ и устроился на деревянной скамье. — Надеюсь, это не весь ваш обед. Кусочка хлеба явно недостаточно.
Октавия могла не беспокоиться: Руперт, конечно, заметил плачевное состояние одежды, которую она надевала, когда ее никто, кроме отца и хозяйки, не мог увидеть, но его интересовало совсем другое — золотисто-карие глаза и тугие локоны, рассыпавшиеся по плечам.
— Мы столуемся с миссис Форстер, — несколько надменно ответила она и залила кипящей водой тщательно отмеренную порцию чая.
Октавия скрыла, что они едят с домовладелицей не всегда — лишь когда есть деньги. Сегодня был как раз такой случай. Но завтра придется пройтись по Вест-Энду и пошарить по карманам богачей. От одной этой мысли ей становилось дурно, и Октавия предпочитала не бередить страхи заранее.
— Понимаю, — равнодушно проговорил Руперт, нанизывая на вилку кусочек хлеба. — Кстати, вы катаетесь на коньках?
— На коньках? — Вопрос показался настолько неожиданным и неуместным, что Октавия чуть не рассмеялась. — По льду?
— А разве существует иная поверхность, пригодная для катания на коньках? — Руперт снял с огня свой хлеб и поднял глаза на ее смущенное, недоумевающее лицо.
— Девочкой я каждую зиму каталась на прудах. — Она подала ему фарфоровую чашку. — Но зачем вы это спрашиваете? — Ей сделалось смешно: стоять на коленях у камина, пить чай и рассуждать о былых детских забавах. Но как ни странно, ей было хорошо.
— Серпентайн замерз, и все, кто купил или достал коньки, уже там. Я подумал, почему бы нам не присоединиться к ним.
— К сожалению, я не могу ни купить, ни достать коньки, — сдержанно ответила Октавия. — Коньки нам показались не самой полезной вещью, когда пришлось укладывать пожитки в Хартридж Фолли.
— Это ваш родовой дом? Где он находится?
— В Нортумберленде.
— Тогда вы привыкли к суровым зимам.
— Там холод совсем не такой, как в Лондоне. Здесь сыро и промозгло, а я привыкла к сухой и солнечной зиме. Руперт намазал маслом кусочек поджаренного хлеба.
— В моей коляске две пары коньков. Одна, без сомнений, подойдет на ваши ботинки. — Он откусил хлеб н одобрительно кивнул.
Октавия изо всех сил старалась вернуться к реальности. Приглашение покататься на коньках принадлежало другому миру и ничего не имело общего с промозглой, холодной комнатой, тяжелым сном отца, перспективой пирога с мясом и почками у миссис Форстер, а потом, когда погаснет свет, — холодной кроватью на чердаке. Свечи и огонь в камине после заката — роскошь, которую они себе не могли позволить.
— Мне нельзя уходить от отца.
— Глупости. Вы и раньше уходили и будете так делать впредь. Если что, миссис Форстер за ним приглядит. Кроме того, я хочу сделать вам одно предложение. Нечто такое, что принесет пользу нам обоим.
— Предложение? — Учитывая опыт их прошлой встречи, Октавия могла представить себе лишь одно дело, которое способен предложить ей Руперт. — Что же это за предложение? — В золотистых глазах девушки появился металлический блеск.
— Я все объясню вам позже.
— Давайте без церемоний, сэр. — Ее голос угрожающе понизился. — Вы можете высказать все и здесь.
— Нет, я так не считаю, — ответил Руперт в своей обычной манере. — Все сложнее, чем вы думаете.
Октавия вспыхнула и вскочила на ноги.
— Однажды я вам уже сказала, что не продаюсь. Вы, вероятно, полагаете, что мне должно льстить, что я испытываю даже благодарность… — Она презрительно обвела рукой комнату. — Так вот, вынуждена вас разочаровать: никаких ваших предложений мне не нужно!
— Даже если бы вы продавались, дорогая, я бы не купил, — холодно отозвался Руперт. — Уверяю вас, я не плачу женщинам за благосклонность.
— Вон! — яростно прошипела Октавия. — Вы считаете, раз между нами что-то случилось той ночью, у вас есть право меня оскорблять? Вы — грязный развратник, негодный сифилитик!
На минуту в комнате воцарилось молчание, затем Руперт расхохотался, и его сочный смех разогнал тени, прячущиеся по углам, как летучие мыши от света.