Но остановиться Октавия не могла. По ее щекам текли слезы. Хохот подступал к горлу и бурным потоком вырывался наружу. Руперт встряхнул ее раз-другой и тряс до тех пор, пока наконец, ловя воздух ртом, Октавия не обмякла в его руках.
Только тогда он ослабил хватку. Октавия откинулась на стуле, голова безвольно поникла, в груди клокотало.
Руперт пристально смотрел на жену. Он ждал, пока она придет в себя. От обиды и ярости его мутило. Перед глазами вставала картина — брат в исподнем… А она, Боже мой, еще может этим шутить. Смеяться над тем, как Филипп чуть не…
Руперт зажал рукой рот. Несколько мгновений ему казалось, что его вот-вот стошнит.
— Почему ты мне ничего не сказала? — спросил он, когда Октавия немного отдышалась. — Я велел говорить обо всем, чем ты занимаешься с Уиндхэмом. Ставить в известность обо всех своих планах. Никуда с ним не ходить без моего разрешения!
Октавия медленно подняла голову — глаза ее были пусты. Когда она заговорила, Руперт подумал: а слышала ли она его вообще?
— Мне почти удалось взять кольцо. Оно в жилете.
Сняв, он бросил его на пол…
— Замолчи! — Руперт прикрыл глаза, стараясь остановить поток картин, которые не в силах был вынести. Но Октавия продолжала, словно вовсе его не слышала:
— Я искала возможность, как бы его подобрать. А тут Фрэнк провалился в трубу, и я решила, что шанс появился. Но Филипп начал избивать мальчика, пришлось его останавливать. Так что с жилетом ничего не вышло. Извини. — Она стала жалобно извиняться. — В следующий раз…
Октавия не смогла договорить: Руперт схватил ее за плечи, его пальцы впились в тело, лицо — вплотную к ее лицу.
— Замолчи и слушай меня. Почему ты не рассказала о свидании? Я ведь тебе велел. Почему ослушалась?
Октавия моргнула — слова Руперта наконец пробили плотную пелену окружавшего ее кошмара.
— А почему я должна тебе говорить? Ты же не объясняешь мне свои планы.
— Это разные вещи. — Он снова сильно тряхнул жену, изо всех сил стараясь достучаться до ее сознания. — Мы договорились с самого начала, что ты будешь слушаться меня о всем. Почему ты нарушила уговор?
Октавия вздрогнула оттого, что его пальцы еще сильнее стиснули плечи, но гнев мужа ее, казалось, не тронул. Скатывался, словно капельки воды с кожи. Его волнения ее не касались, боль доставляли лишь собственные. И теперь, снова на грани истерики, она поняла, что именно ей чуть-чуть не пришлось пережить. И этот ужас был только отложен на время.
— А что бы изменилось, если бы я тебе рассказала? — В тихом голосе послышалась неприкрытая горечь. — Я делала то, на что подрядилась. Ты прекрасно знал, что это должно было произойти. Так какая разница, когда? Чтобы ты сидел и представлял, как там и что? — Голос внезапно зазвучал громче. — Этого ты хотел? Ты приобрел за деньги шлюху. Она выполняет свою работу. Но тебе показалось этого мало. Захотелось еще позабавиться, потешить больное воображение!
Откуда взялись эти страшные слова? Они срывались с ее губ, точно яд с жала гадюки, но Октавия не могла сказать, зачем и отчего. Внутри забурлило и вспенилось, и отрава нашла себе путь на волю.
Руперт посерел.
Октавия замолчала, потрясенная собственными словами. От последних лучей умирающего солнца на столе пролегли длинные тени. Руперт разжал пальцы и отступил назад.
— Как ты могла такое сказать? — Теперь его голос стал удивленным и тихим.
— Ты мне с самого начала заявил, что в отношения с Филиппом будет вовлечено лишь мое тело, а душа и разум останутся нетронутыми. Так поступают только шлюхи, — ровным голосом объяснила Октавия. — К чему притворяться, ты нанял публичную девку; Да и что еще ты мог обо мне подумать после того, как я оказалась в твоей постели?
Октавия отвернулась. Выплеснулись чувства, которые раньше даже в самых потаенных уголках души она боялась облекать в слова, и девушка чувствовала себя опустошенной.
Руперт тяжело вздохнул:
— Ничего позорного в той первой ночи не было.
— Конечно же, было. Я вела себя как распутница. Мы оба прекрасно понимаем: если бы это было не так, ты бы не предложил мне соблазнить своего врага.
Руперт взъерошил волосы. Подошел к окну, минуту постоял, наблюдая, как на землю быстро спускаются синие сумерки.
За его спиной не шевелясь сидела Октавия. В ту первую ночь ее поведение, без сомнения, было бесстыдным, но она о нем не сожалеет. Произошло то, что произошло.
Первым очень тихо заговорил Руперт:
— Ты нисколько не виновата в том, что случилось в «Королевском дубе».
— Ты сам сказал, это я тебя позвала.
— Позвала, но не по своей воле. — Он по-прежнему невидяще вглядывался в падающую на землю ночь.
— Не понимаю. — Октавия вдруг похолодела. Ей показалось, что в комнате затаилось нечто страшное, гораздо страшнее, чем вырвавшиеся у нее слова.
— Помнишь горячий пунш?
— Да. — От нехорошего предчувствия Октавия схватилась за горло.
— Тогда, наверное, не забыла, как сказала, что хорошо бы в него добавить гвоздики?
— Помню. — Страх вместе с тенью забился по углам. Руперт обернулся.
— В гвоздике содержалось вещество, которое помогает расслабиться… снимает всякие самоограничения, усиливает чувственность.
Октавия непонимающе уставилась на мужа. Она помнила свои ощущения: особое возбуждение, беспокойство, провал в восхитительный, чувственный мир, без рассудочных и душевных барьеров. Ночь любви показалась ей сказкой.
— Ты меня опоил? — В вопросе прозвучало сомнение, точно девушка не могла поверить в то, о чем спрашивала.
— Да.
— Значит… значит, изнасиловал.
— Можно сказать и так.
— Но зачем? — Она проговорила это очень тихо, но с невероятной силой.
Руперт вернулся к столу и сел. Пламя свечи внезапно резко очертило проступившие у рта и у глаз морщинки.
— Мне нужна была твоя помощь, — прямо ответил он, решив, что и так достаточно ее обманывал. — Хотел привязать тебя к себе. Хотел, чтобы ты познала радость любви.
— Понимаю, — откликнулась Октавия и пригубила портвейн. Она надеялась, что вино растопит ком в горле, снимет тяжесть в груди. — И у тебя все получилось.
Руперт потянулся к ее безвольно лежащей на столе руке, но она отдернула ее как ужаленная.
— Я хочу, чтобы ты мне поверила. С тех пор я больше так не думаю.
— И какое это имеет значение? — безразлично произнесла Октавия, но ей хотелось плакать, кричать, выцарапать ему глаза.
Девушка встала.
— Извини, я хочу спать. Если это тебе так важно, о следующем свидании я тебя оповещу.
— Октавия…
Но в шорохе шелков она уже шла к выходу, и через секунду дверь за ней захлопнулась.
Руперт разразился проклятиями и не мог остановиться, пока не произнес все известные ему ругательства. Потом наполнил бокал и в мрачном молчании выпил.
Дела складывались хуже некуда, и он не знал, как их поправить. Если Октавия его не простит, делать нечего, придется ее отпустить.
Он поднялся и вышел из гостиной. У дверей Октавии рука уже хотела постучать, но Руперт передумал, боясь получить отказ. Просто без всяких церемоний вошел.
Октавия сидела у окна. Когда она обернулась, Руперт увидел в ее глазах слезы.
— Милая моя! — Он потянулся к ней, хотел утешить, погладить.
— Не трогай! — Девушка прикрылась ладонями, точно защищаясь.
От этого жеста руки Руперта безвольно упали. Он стоял и смотрел на жену сверху вниз, ощущая себя беспомощным, как в детстве, когда от козней близнеца им овладевало бессилие. И не мог избавиться от мысли: то, что он сделал с Октавией, достойно не его, а Филиппа.
— Я не трону тебя, — немного помолчав, проговорил он. — Просто зашел сказать, что ты свободна от своих обязательств. Все, что требуется от меня, я выполню, но тебе больше делать ничего не придется. Если пожелаешь, живи здесь, и я позабочусь о тебе и твоем отце, пока окончательно не разберусь с Ригби и Лакроссом и не верну вам состояние.
Октавия покачала головой. Раньше за то, чтобы услышать эти слова, она отдала бы многое. Но теперь девушка понимала, что их вынудили сказать неспокойная совесть и стыд — если, конечно, Руперт был способен на такие чувства. А она бы хотела, чтобы он страдал от стыда.