Но даже если этого не случится, пусть хоть порадуется, что зло исправлено. Он говорит, что ничего нельзя изменить и остается одно — унести тайну в могилу. Она докажет, что он не прав.
Но как это сделать?
Октавия нырнула в боковой переулок; впереди улицу перегородила толпа. Люди кричали и размахивали лозунгами. В душном воздухе разносился знакомый призыв:
"Долой папство!» Лица блестели от пота, глаза светились фанатизмом. Один из проходивших подобрал камень и запустил в лавку кондитера.
— Эй ты! — выскочил с красным от ярости лицом торговец. — Соображаешь, что делаешь?
— Долой папство! — в ответ завопил парень. — Пиши на лавке эти слова и больше не получишь булыжником в дверь. — Кто-то рассмеялся, в толпе марширующих послышался гул одобрения. Второй камень, не причинив особого вреда, врезался в стойку двери на противоположной стороне улицы.
Октавия укрылась в тени. В воздухе витало что-то страшное.
Переждав, пока толпа пройдет, она продолжила путь. Еще несколько часов назад она считала, что никогда не простит Руперту предательства. А теперь то, что он сделал, представлялось пустым и ничтожным недоразумением между двумя людьми, пока они как следует друг друга не узнали. Руперт придумал отчаянный план, который требовал отчаянных мер, и использовал все, что было в его распоряжении.
В его распоряжении. Октавия застыла посередине дороги. То зелье скорее всего готовила Бесси. Но если у нее есть подобное средство, наверняка имеется что-нибудь и с обратным эффектом.
Девушка не двигалась, пока идея зрела в ее голове.
Превосходно. Нужно только заручиться поддержкой кухарки. Но для Лорда Ника Бесси готова на все.
Глава 23
Летиция стояла посреди пустой детской. Она чувствовала себя так, будто у нее отняли часть ее самой. Колыбелька Сюзанны, завешенная оранжевой кисеей, все еще стояла у окна, но в воздухе уже не разносился тонкий аромат ребенка: смесь запахов только что сцеженного молока и ванилина. Летиция обошла комнату. Вот стул, на котором она укачивала дочь. Женщина взяла шерстяного ягненка с пурпурной лентой на шее. Сюзанна его так любила, а впопыхах отъезда игрушку забыли. Без нее, наверное, девочка плачет.
Детская в поместье Уиндхэмов, комната с низким потолком, была расположена под самой крышей дома. В ней стояла старомодная мебель, стены перекрещивали дубовые брусья, доски на полу вспучились и скрипели. Не то что эта светлая, полная воздуха комната, выходящая окнами на Лондонскую площадь. В каждом ее углу еще слышались отголоски воркования Сюзанны. Летиция еще видела в колыбельке ее беззубую улыбку.
Она положила ягненка на каминную полку и медленно направилась к двери. Начался июнь. Недалеко то время, когда общество разъедется: в провинцию и на дорогие курорты, вроде Бата.
Филипп еще не сообщал, каковы его планы на лето, но Летиция надеялась, что хоть какое-то время они проведут в родовом имении. А спрашивать не хотела, чтобы не выдать волнения. Если муж почувствует ее состояние, то может вовсе лишить возможности поехать в Суссекс.
Когда Летиция спускалась по лестнице, она услышала, как хлопнула дверь. Женщина тут же повернулась и направилась наверх: к себе она никого не ждала, а встречаться со знакомыми Филиппа не хотела.
Но вдруг графиня остановилась. До нее донесся женский голос:
— Могу я видеть лорда Уиндхэма по важному делу?
— Я передам его светлости, что вы пришли, — отвечал дворецкий. — Извольте подождать в гостиной.
Летиция узнала голос леди Уорвик. Неужели у нее снова свидание с Филиппом? Как бы то ни было, Летиция чувствовала, что не все так безмятежно в их отношениях, но не могла понять, то ли дама оказалась капризная, то ли Филипп потерял к ней интерес.
Она замерла на ступеньке и слышала, как через вестибюль прошел муж — кованые сапоги процокали по мраморным плитам пола. Он открыл дверь гостиной, и раздался его насмешливый голос:
— Неожиданная честь, леди Уорвик. Я… — Дверь захлопнулась.
Летиция благоразумно направилась к себе. Она искренне хотела, чтобы отношения между мужем и любовницей если и дали трещину, наладились бы в ближайшее время. Настроение Филиппа в последнее время стало еще хуже. Летиция больше не могла сносить его жестокого обращения. Она мечтала только об одном — чтобы граф вообще забыл о ее существовании. Октавия шагнула навстречу графу.
— Филипп, дорогой, я пришла извиниться за нелепицу вчерашнего дня. Я так смущена и расстроена. — Она прижала ладони к щекам, словно для того, чтобы их остудить.
— Я больше на тебя не сержусь, — серьезно ответил тот и наполнил бокалы, стоящие на столике, вином.
— Спасибо, — покорно сказала Октавия. — Я понимаю, ты вправе на меня негодовать. Так все по-глупому вышло. Но виноват тот ужасный человек.
Она содрогнулась и сделала большой глоток.
— Слава Богу, теперь он в Ньюгейте. Пойдешь смотреть, как его будут вешать?
Филипп рассмеялся:
— Какая ты кровожадная! Конечно, пойду.
Он рассматривал Октавию поверх края бокала и думал, как она желанна: огромные влажные глаза, румянец на щеках на фоне прозрачной бледности кожи. Взгляд переместился на грудь, слегка поднимающую кружева у выреза бледно-зеленого платья. Затем ниже, где бархат темно-зеленой юбки подчеркивал изящный изгиб бедер.
Филипп непроизвольно облизал губы. На него нахлынуло неистовое желание. На лбу выступил пот. Она пришла, потому что она его хочет. Зачем бы еще она стала так униженно извиняться?
Граф поставил бокал на стол.
— Подойди.
Октавия покорно приблизилась. На губах играла нерешительная улыбка, но в ней угадывалось желание. Филипп прижал девушку к себе, взял лицо в ладони, запрокинул поцелуем голову.
Октавия застонала и, изогнувшись, коснулась бедер мужчины, руки лихорадочно скользили по телу, проникли под сюртук — все ниже, ниже.
— Черт побери, Октавия. — Филипп оторвался от ее губ как раз тогда, когда она стала опасаться, что он сломает ей шею. — Черт побери, ты сводишь меня с ума. Скоро ты будешь моей.
— Да… да… скоро, — прошептала она. — Ждать осталось недолго.
Граф глядел на ее пылающее желанием лицо, чуть сощурив серые глаза. Красивый мужчина, подумала Октавия. Но что-то в нем было порочное. Ее не отпускала мысль, что нечто до боли знакомое в нем обратилось во зло.
Она закрыла глаза и вздохнула, изображая страсть.
— Где твой муж?
Октавия готовилась к этому вопросу, но он все же застал ее врасплох.
— Уехал в деревню проверить, как идут дела в имении. Вернется только через неделю.
— Тогда я приду к тебе. Нечего больше тянуть да откладывать. Буду на Довер-стрит сегодня же.
— Прекрасно, — обрадовалась Октавия. — Вечером я еду с друзьями на спектакль, потом ужинаю в «Пьяцце». Приезжай после полуночи. Я буду тебя ждать. И на улице не останется любопытных глаз.
— Значит, до вечера. Дворецкий тебя проводит. — И, не проронив больше ни слова, оставил Октавию в гостиной одну.
Девушка залпом осушила бокал и направилась к двери. На пороге появился дворецкий:
— Сюда, мадам.
Он проводил ее до самого выхода, словно хотел убедиться, что сомнительная гостья не прикарманит столовое серебро. На улице Октавию поджидал портшез, она села внутрь, не чувствуя, что с верхнего этажа за ней следят глаза. Там, у окна, стояла Легация и никак не могла взять в толк: кто же может добровольно захотеть переспать с Филиппом Уиндхэмом?
Небо затянуло тучами, и, когда носильщики побежали по улицам Лондона, упали первые капли дождя. На Довер-стрит они внесли портшез прямо в вестибюль, чтобы избавить мадам от необходимости срочно вызывать парикмахера.
— Расплатись, Гриффин, — распорядилась Октавия. — Фрэнк так и не появлялся?
— У меня подозрение, миледи, что маленький дьяволенок бродит вокруг дома. — Дворецкий подал монеты носильщикам и кивнул лакею, чтобы тот проводил их до двери. — Повариха тоже так считает. Сам он явно не показывается, но мы видели, как мелькала его тень. Тогда повариха выставила тарелку с холодными пирогами, и наутро она оказалась пустой.
— Похоже на Фрэнка, — согласилась Октавия. — Может, еще объявится, если будем все время оставлять для него еду. По крайней мере он поймет, что мы на него не сердимся. А то, наверное, боится, что отдадим констеблям.