Мне было неудобно, мне было холодно, у меня голова раскалывалась, и нога затекла, и уснуть я не могла никак… И тогда я клятвенно пообещала себе, что больше никогда… НИ-КОГ-ДА!
Забавно… На следующий день мне позвонил композитор, и отступать, как говорится, стало поздно и некуда.
…Я напрасно сказала свое «НИКОГДА». Сила инерции оказалась слишком велика, и я уже не смогла остановиться. Композитору стихотворение глянулось, он песню написал, песня понравилась одному весьма популярному киноактеру, спел он ее, какая-то новомодная звездная группа (не помню, как называется) перекупила и стала раскручивать — хит получился, на каждом углу запели… Как в сказке — мышка за кошку, кошка за Жучку, Жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, ну а дедка, разумеется, за репку…
На пятом году моего незадавшегося замужества Герман ушел.
Это как раз совпало с защитой диплома и выходом в свет моего первого поэтического сборника. Почитал Герман этот сборник и объявил, что я его «интеллектом подавила». Ну и смылся, разумеется. Почти сразу женился на своей бывшей однокласснице (тоже, кстати, Татьяне). Татьяне этой звезд с неба не нужно, так что он теперь счастлив вполне. Стал в своем троллейбусном парке каким-то там зам-завом. Детей настрогал. У Юльки моей целых два сводных братца и одна сводная сестра образовались.
Мы, как это ни странно, на всю жизнь сохранили вполне теплые, ровные отношения. Так сказать, дружим семьями. Герман до сих пор по выходным к Юльке заезжает. И до сих пор привозит шоколадки да плюшевых собачек, хотя она уже, слава Богу, университет заканчивает.
…Эх вы, мужики… Мастера? И все-то вам Маргарит искать! Чтобы в рот смотрели, чтобы «вдохновляли» на подвиги ратные и чтобы окна смогли побить при случае всем тем гадам, которые почему-либо вас недооценили. А еще желательно, чтобы были те Маргариты красивыми, богатыми и бездетными и соглашались бы жить в подвальчике. И тогда вы, дай срок, развернетесь на полную катушку.
Как у вас, мужики, все прискорбно просто!
А если вам попадется вместо искомой Маргариты пусть чуть-чуть, но Мастер? Вот когда пятки сверкают!
Поначалу тяжеловато было, ну да ничего, вскоре после окончания института я к творцам пристроилась, — сначала «Суфлер»[8] крутила, потом редактором в «Новостях» поработала некоторое время, смогли мы с Юлькой квартирку снять. А когда я, как говорится, «вышла в тираж» и уже в состоянии была делать свою авторскую программу «О музыке с Надеждой…», то мы купили себе вполне достойное жилье в центре. Все мои знакомые считали меня карьеристкой… А я и не хотела уже, честное слово, только теперь приходилось самостоятельно выплывать, денежки зарабатывать — Юльке на счастливое детство. Вот и не получилось остановиться. Может, судьба?
А с тобой, Слава, мы больше не виделись. Вернее, ты больше никогда меня не видел. Я наблюдала за тобой исподтишка. Это происходило не нарочно. Просто телецентр по сути своей — большая деревня, и все в этой деревне хотя бы через одного знакомы, и слухами в этой деревне земля полнится, и не столкнуться в этой деревне хотя бы раз в полгода практически невозможно…
И давно уже ничего от тебя, Слава, не нужно было, а любопытство осталось все-таки. Я видела, как ты толстел и лысел, как ты менял одежды и автомобили и как продвигался по службе, обзаведясь в результате золотой табличкой «В. В. Леонидов» на двери персонального кабинета, «шестисотым» «мерседесом» и сотовым телефоном.
Когда мне доводится проходить мимо твоих «апартаментов» и слышать, как ты — теперь лысый, толстый, надменный и правильный, как американская политика, — распекаешь своих многочисленных подчиненных, я очень забавляюсь, ей-богу! Что из тебя выросло?! А еще говорят, что Наполеоны якобы все маломерки. Неправда. Ты, Слава, превратился в самого настоящего Наполеончика. Несмотря на свой двухметровый рост. Порой я выхожу из подъезда телецентра и невольно становлюсь свидетельницей того, как твое величество отбывает с работы. Это крайне поучительное зрелище. За тобой семенит личный секретарь, постоянно кивая, словно китайский болванчик. Он открывает перед тобой дверь авто. Он подсаживает тебя под локоть. Секретарь — само старание, кажется, что от административного восторга он вот-вот выпрыгнет из собственного костюма. Ты уезжаешь, и кривляется за задним стеклом твоей до блеска начищенной иномарки развеселый плюшевый череп, насмешливо разглядывая согбенного от натуги секретаря и меня, вечно стоящую за спиной, своими пустыми черными глазницами. Ты исчезаешь за поворотом. Секретарь молниеносно распрямляется. У него становится такое лицо… Я полагаю, он ругается. Весьма вероятно — матом. И возвращается к подъезду уже совсем иной походкой. Я же иду дальше — к своей машине, мысленно ухмыляясь.