Мне и свет за потемки станет,
Радость за беду покажется,
Если друг один уляжется,
Холодком меня к себе не взманит.
4. Счастливое окончание
Тише и глуше ночь,
Крепче и глубже сон.
Памяти не морочь,
Струйный стеклянный звон.
Пагубно не пророчь
Свадьбы иль похорон.
– Рок мечет – зернь кинь –
Гранью в грань двинь – лей –
Чет-нечет – смерть вынь –
Лед-огонь тронь — смей –
Глянь в очи – в ночь хлынь –
Мед-полынь – сгинь – пей. –
Жажду, утешный друг,
Влаги твоей давно.
Мерно-неспешный друг,
Лягу к тебе на дно.
Верный мой, грешный друг,
Благо с тобой, темно.
ОНА ПРИТВОРИЛАСЬ ЛЮБЯЩЕЙ
I. «Любови плен...»
Ну да, ну да – и сколько бы ни твердила
Я, что одна, и что я вольна,
Что позабыла я, и что я немилая,
Что мне не больно, и что я довольна, –
А зов и взгляд – и за сердце мертвой хваткой
Возьмет тоска – всё та же рука.
В ней – без остатка, и за ней без оглядки я,
И вся разлука – верности порука.
Из ночи в ночь – острее приступы боли,
День изо дня слов игрой звеня.
И поневоле отчетливы всё более
В созвучий смене – кандалов созвенья.
II. Неузнанная
Ты так искал – и по сердцу, и по миру,
Ее, твою единственную, ту –
И не узнал скользнувшую без номеру,
Без ярлычка, безвестную мечту.
Придавленный словами – теми, этими,
Где вековая скука залегла –
Ты любовался легкими соцветьями
За хрупкой гранью тонкого стекла.
А это я цвела.
И со страницы пыльных книг, где, сеткою
Закинута, чужая мысль суха –
Смеялась я причудливой виньеткою,
Изысканной цитатою стиха.
Замученный безвыходностью внутренней,
Ты задыхался, выжженный дотла –
И вдруг, и вдруг дышал прохладой утренней,
Не зная сам, куда исчезла мгла.
А это я прошла.
Ты пел «о ней» терцинами ли твердыми
Иль ямбами зыбучими – о ней,
Чурляниса спектральными аккордами,
И Скрябина дискордами теней.
А не узнал, что радуга созвучия,
И гамма цвета, и душа тепла,
И всё, где жизнь – цветная и певучая,
Красивая и грустная текла.
Что это я была.
Вот ты вдвоем. В ней и в тебе незримо – я,
Жар ваших губ и холод ваших рук.
Вот ты один – и еле ощутима я
Тобой, как твоего же сердца стук.
Но ты не знаешь – не сниму зарока я –
Что это я, в другой, тебе мила.
Не знает солнце, в небе одинокое,
Что ночь его — всем небом обняла.
Что это – ночь светла.
III. Птичьи лапки
Мы с вами шли по уклонной набережной,
И синело небо, и шумела река.
Вы ко мне наклонялись, подчеркнуто бережно,
Вспоминались далекие берега Терека.
А теперь – одна, у окна, пологую
Крышу разглядываю, пригнувшую дом,
Птичьих лапок-царапок по снежному пологу
Узор неразборчивый, перепутанным рядом.
Снег весной растает – и следов не станет
Нежных тоненьких лапок. Разбегутся – чьи?
Только в памяти цепкой наша встреча выстанет
Суеверным узором – на снегу лапки птичьи.
ОНА ПРИТВОРИЛАСЬ НАБОЖНОЙ
– Хотите чаю? Горек жизни плен,
Но нищета – смирения залог. –
Ведь если я не преклоню колен –
Так потому, что я всегда у ног.
– Да, виден мастер даже в пустяке,
И мерка для него – хороший вкус. –
Ведь если я не подойду к руке –
Так потому, что я всегда молюсь.
Но вслух? ведь если я живая всё ж –
Так потому, что потаен мой крест.
– Стихи? но все-таки, ведь это ложь.
– Талант? в конце концов, ведь это жест. –
ОНА ПРИТВОРИЛАСЬ ПОЭТОМ (Рождение кометы)
То вверх, то вниз – на взлетах или срывах
Извилистого вольного стиха.
И змейкой – вбок, в уклончивых извивах,
Улиткой – впрямь, на сочне лопуха.
И засмеяться: как легко и ловко!
И заворчать: какая чепуха!
Но мне милей тугая рифмоловка
Размеренных ямбических теснин,
Где мудрена увертка и сноровка.
Мне мил чертеж расчисленных терцин:
Два катета скосит гипотенуза,
Мужские рифмы – женской рифмы клин.
Напор воды сильней всего – у шлюза,
И прихотям свободного пера
Покорней всех классическая муза.
Напомни мне, античная сестра,
В подсчете слов скупа неумолимо,
В подборе слов избыточно щедра –
Что видела я, вправду или мнимо,
По обе стороны добра и зла,
Смеясь над тем, что мной сугубо чтимо,
Идя сквозь всё, как нитка без узла,
Не удержима никакою тканью,
Вольна и до упаду весела.
Почтим сперва тройных созвучий данью,
Оконченных на ять или на е,
Всех тех, кто вторил нашему молчанью.
Кто с нами в лад плясал на лезвее.
О, мало их, со-узников нам, ибо
Кому приятно быть deshabille [2]?