Ночная тайна – дорога стертая,
От мертвых к мертвым тропа мертвая.
Луна на убыли, фонарь не зажжен –
Глаза ли, губы ли пустых скважин.
Ночная тайна – ничья невольница,
Пуста – изваяна во льду – зольница.
Вздыхает тайна: конца и срока!
Знает втай она – еще далёко.
И ропщет тайна: а солнце полдня?
Тщетно чаянно, темно, холодно.
И хочет тайна: пускай невстреченность,
Одна, измаяна, кончить вечность.
И тайна тайной темно угадана –
Отчаянна, кромешный ад она.
И бьется, спаяно, ночное сердце,
Ночная тайна, земное сердце:
Под ногой оно хрустит осколками,
Язвит колкими льда иголками.
А хрупки снега крупки, льдинки хлипки,
Иголки – ломки, осколки – сыпки.
Везде вода к воде льнет, слиянная,
К подземной тьме – тьма осиянная.
Теплом растаяна – тепло откуда?
Не та, но тайна. А если – чудо?
ЛЮБИТЕЛЬСКИЕ СНИМКИ
I. Эренбург Неистовый
Голову гнет – будто против ветра,
Веки опущены – против света.
Слабые пальцы – не удержат сердца,
Слабое сердце – не выдержит человека.
Рот – неистовый, жадный и жалостный.
Ярость – в стихах, на деле – осторожность.
Грешит – по мелочи, на расход, по малости,
Кается – оптом и всенародно.
Старый знакомый, повесившийся предатель,
Там, в Кариоте – он помнит это.
С тех пор ему белый цвет неприятен –
Тот хитон был цвета первого снега.
Веки поднимет – что это, Господи?
В хитрой, дразнящей усмешке дьявола –
Иссиня-светлой улыбки россыпи
На небо взглянувшего тихого Авеля.
II. Курганная Царевна (Е. Кузьмина-Караваева)
Вперед, вперед, рабочий народ.
Красным – так красным, черным – так черным
Смой с себя пятна язвы позорной,
Ложь и бесчестье, обманы, измены,
Глады, и моры, и трусы, и плены.
Вытерпи все нестерпимые кары,
Копий, мечей и нагаек удары,
Разгулы, разрухи, разгромы, пожары.
Дальше – всё дальше, выше – всё выше,
Тише – всё тише – вперед, вперед,
Куда приведет Господь.
Вот – я готова: красны мои щеки –
Пролитой братьями крови потоки,
Очи темны и бела моя грудь.
В темные ночи, в белые ночи —
Мне не уснуть,
Мне не подняться из праха.
Падают косы от боли и страха.
Вот я – берите, казните, терзайте,
Рвите в куски, полосуйте, кромсайте,
Псам мое тело бросайте на брашно,
Стройте на мне вавилонскую башню.
Жертвую вам свою грешную плоть —
Как повелит Господь.
Я полонянка орды половецкой.
Я ухватила ручонкою детской
Повод лихого степного коня –
Конь топчет меня.
Лик мой – прекрасный, повадка – чеченская,
Ручка-то – детская, сердце-то – женское,
В сердце стрелы заостренный кончик…
не может кончить.
III. Бабушка русской поэзии (Автопортрет)
Полуседая и полуслепая,
Полунемая и полуглухая,
Вид — полоумной или полусонной,
Не говорит — мурлычет монотонно,
Но — улыбается, в елее тая.
Свой бубен переладив на псалмодий,
Она пешком на богомолье ходит
И Зубовскую пустынь посещает,
Но – если церковь цирком называет,
То это бес ее на грех наводит.
Кто от нее ль изыдет, к ней ли внидет —
Всех недослышит или недовидит,
Но — рада всякой одури и дури, —
Она со всеми благолепно курит
И почему-то — ладан ненавидит.
Ей весело цензуры сбросить пояс,
Ей вольного стиха по санкам полоз,
Она легко рифмует плюс и полюс,
Но — все ее не, но и без и полу –
Ненужная бесплодная бесполость.
ПОД ЗНАКОМ ИЗЪЯТИЯ
МОЙ ДЕМОН
В безумья лике я. Весь мир – два дикие
Крыла, два темные – огнем сквозят.
Души на по минах, в чужих хороминах
Нельзя не влечься мне вослед, нельзя.
И спотыкаюсь я,
И обрываюсь я.
И ненавистна мне моя стезя.
Неназываемый, но тяжко знаемый –
Как травкой знаема ее коса,
Как знает малое озерко талое,
Кто выпьет досуха его глаза –
Им одержима я,
Им иссушима я,
Обетом знания мечту связав.
Он страшен – знаменный, он тяжек – каменный,
Земною тягою долит и мглит.
Он в песни плавные вольет отравное:
– Нам в озарении, а тем – в пыли?
И покачнется он,
И обернется он
Крестом обугленным моей земли.
Но я – далекая, я – чужеокая,
Меня ль, свободную, у снов отнять?
Истлею выбитой, иссохну выпитой,
Но не зажгусь огнем я от огня.
И не сдаюся я,
И вот – клянуся я:
Не будет Бога мне разве меня.
А сердце трогает – немое, строгое –
Такая милая, своя рука.
Светясь хрусталинкой, смеясь проталинкой,
Простая песенка совсем близка.
И поднимаюсь я,
И улыбаюсь я,
И поступь тяжкая моя – легка.
Так это жуткое – встряхнулось шуткою,
Дождем просыпалось веселых брызг.
И это дикое – тому уликою,
Что в шалых зайчиках огнистый диск.
И забавляюсь я,
И удивляюсь я,
Что мышки маленькой мне внятен писк.
Не тайны масками — ребенка глазками
В меня глядит моя — во мне — тюрьма,
Душой подснежника — душа мятежника,
Душа невольника из-под ярма.
И забываюсь я,
И открываюсь я,
И эта ласковая – я сама.
Как я люблю мои, как я ловлю мои
Ночные отплески от блеска дня,
Мои бессонные крыла червленые –
Полнеба ими мне дано обнять.
И отражаюсь я,
И повторяюсь я,
И нет мне Господа разве меня.