6. «Смотрите все сквозь ясные туманы…»
Смотрите все сквозь ясные туманы,
Сквозь видимую тайны пелену –
На мига закрепленную волну,
На вечности колеблемые планы.
Вонзаются лучи в мои курганы,
Но им мою не тронуть глубину.
И если я в сияниях тону –
Двух тайн я разделяю океаны:
Слияния пронзающих лучей,
Сияния зияющих ночей,
Двух бездн запечатленные арканы.
В пролетах бездн – мой двоесветный серп.
Смотрите все, как бел и ал ущерб,
Как светятся лучей блаженных раны.
7. «Как светятся лучей блаженных раны…»
Как светятся лучей блаженных раны,
Так не светиться язвам страстных стрел.
Ведь лишь луча, что всеедино бел,
Изломы так слепительно багряны.
И алых роз не так дыханья пряны,
Как белых лилий непорочных тел.
И самый острый, тонкий яд – в удел
Дан миндалю, чьи лепестки медвяны.
Поистине, безумье – мудреца
Творит поэтом, делает ребенком.
И в краске расписного леденца,
И в лязге шутовского бубенца –
Как и в венке сонетов самом тонком –
Кровавый выем белого венца.
8. «Кровавый выем белого венца…»
Кровавый выем белого венца,
Его кайма в червонной позолоте.
О, в чьей крови – какой дробимой плоти –
Подножие воздушного дворца?
Ты, Солнце, ты, обличив ловца,
Ты пьешь – ненасытимое в охоте –
И капли влаги ржавой на болоте,
И брызги крови на шипах волчца.
И стынет в небе дальняя морена –
Воды и крови пенная струя.
И славят Солнце роды и колена,
Не ведая, что вечно – только я,
Моя неволя – тленности края,
Моя свобода – солнечного плена.
9. «Моя свобода – солнечного плена…»
Моя свобода – солнечного плена,
Меж небом и землей моя черта –
Менять все облики и все цвета,
Чтоб новый миг – иного действа сцена.
Быть чашею божественного тлена:
Она полна, и вот – она пуста.
Меняясь, знать, что вся моя тщета –
Есть неизменность чаши той накрена.
Земного бытия небесный прах –
Улыбка я на солнцевых устах,
И – грустным, постоянно предстоящим –
Я им кажусь почти ненастоящим,
Затем, что так светла на высотах
Моя судьба – быть вечно-преходящим.
10. «Моя судьба – быть вечно-преходящим…»
Моя судьба – быть вечно-преходящим,
Без целей, без желаний, без тревог.
Не знать ни на единой из дорог –
Зачем, куда по ней себя мы тащим.
И зеркалам – то тусклым, то блестящим –
Из века в век твердить, из рока в рок
Один и тот же повторять урок:
Как быть – сказуемым, не подлежащим.
О, тяжесть легких бегов долгих лет!
О, лёта кратких мигов долгий след!
О, перемен прочитанная книга!
Но мой устав – святить чужой завет,
Но как свое – беру чужое иго.
Моя любовь – приняв, рассеять свет.
11. «Моя любовь – приняв, рассеять свет…»
Моя любовь – приняв, рассеять свет
По темному, по горестному свету,
Я новый подарю напев поэту,
Я намекну сомненью на ответ.
Я освежу ночной больного бред,
Я укажу исканию примету,
Я дуновенье дам прохлады лету,
И осени напомню вешний цвет.
Но то, что радость – скорби выраженье,
Что верно – только правды искаженье,
Что набожен, как надо – только черт,
И то, что жизнь – фатальных карт подмена,
И то, что смерть – веселый жуткий спорт, –
Моя душа, игры пустая пена.
12. «Моя душа, игры пустая пена…»
Моя душа – игры пустая пена,
На призрачном прозрачная вуаль.
Что новый миг, и – та она, не та ль, –
Но как верна себе ее измена!
И если ночь – она темней эбена,
И если день – светлее, чем хрусталь.
И всё манит, и всё уходит вдаль –
Желанная, неверная Елена.
Моих дрожаний радужный туман,
Моих сияний радостный обман –
Равно горит счастливым и скорбящим.
Ни от кого лица я не таю,
Но душу, душу мнимую мою —
Ее даю одним бессонно-спящим.
13. «Ее даю одним бессонно-спящим…»
Ее даю одним бессонно-спящим –
Иронию молитвы Никому,
Улыбку уходящего во тьму
От света, что не всяким светит чащам.
Ее даю – высокое таящим
Безличие к позору своему,
Принявшим всё – во всем, и ко всему
Бесцельно и безбольно нисходящим.
Им, только им, при жизни неживым –
Не тень, не свет, а синеватый дым,
Но не пожара душная угроза,
А – нежный и пустой дурман наркоза,
Им, кто – самих себя лишь силуэт,
И тем, кто есть лишь там, где больше нет.
14. «И тем, кто есть лишь там, где больше нет…»
И тем, кто есть лишь там, где больше нет,
Кто слишком свят в своем сарказме истом,
Чтоб быть культистом, или оккультистом,
Чьей этике мешает – этикет,
Кто из размеров выберет сонет,
А между птиц любуется Фенистом,
Кто меж людей останется артистом,
Равно – эстет, атлет или аскет, –
Им быть одно среди цветов иль терний,
В хламиде или в рясе чернеца.
И, проходя – всё тише и размерней —
Случайно мимо своего крыльца,
Они поднимут, на заре вечерней,
Ко мне – глаза, и руки, и сердца.