А, да и кину же я всё, что мне любо-дорого,
под ноги встречному недругу-ворогу:
реки повысушу, хлеба повызноблю,
леса повырублю, поля-горы повыброшу –
нате, берите, что хотите, кому что ладится,
а мне бедной ничего не надобно.
Донага раздета, ограблена дочиста,
поругана, осмеяна, со свету сжита,
по ветру развеяна – пойду я убогая
нехоженым путем-дорогою
по миру побираться Христовым именем,
спасаться крестным знаменьем.
Тюрьмы, остроги — мои палаты,
цепи, вериги – мои наряды,
брань, покоры – мои царские пиры,
чужие дворы, заборы – могилы
моей красы да силы.
Эка что! зато спасу, целым унесу
сердце свое, душное, порченое,
непоклончивое, незабывчивое,
от Антихристова роду-племени –
ко Христову святому имени.
И по смертном по часе,
измаявшись в бесовом согласии,
обрадуюсь о моем Спасе я.
СТАНСЫ
У двери каменные гости –
К нам Смерть и Страх напоследях.
И люди – тени, люди – трости
На непомерных площадях.
Ребячьи руки точно спицы,
Голодной птицы стук в окно.
Мы скоро скажем: дети, птицы –
Да, это было, но давно.
Родная, встань, всплесни руками –
Ты детям хлеба не дала.
Но над зарытой – только камень,
На погорелой – лишь зола.
Ведь правда нам была дороже
Тебя и дома твоего.
Неужто правда – дело Божье,
А человечье – естество?
Нас неготовыми доспели
Проговорившие грома.
Покров нам – каменные щели,
Тяжелоярусы – дома.
Мы молча ждем, могилу вырыв,
Удару шею обнажа –
Как раб на плахе ждет секиры,
Как вол на бойне ждет ножа.
Как вол на бойне, раб на плахе –
Связали нас, зажали рот,
И в горьком прахе, в бледном страхе
Молчит поэт, и нем народ.
Не будет так. Клянусь гробами,
Уже раскрытыми для нас:
Порабощенные рабами,
Мы им споем в последний раз.
Споем, что прав державный лапоть,
Венцы сегодня свергший ниц,
Но завтра – слезы будут капать
На сгибы Пушкинских страниц.
Споем, что ветхи краски партий,
И сквозь поблекшие листы
Проступят вечных знаки хартий –
Всё те же звезды и цветы.
Споем, что слово правды – с нами,
Что слова жизни – страшен гнев,
Что тот, кто бросил в слово камень –
Не оживет, окаменев.
На лобном месте, веку злого
Лихие вины искупив,
Мы верно сдержим наше слово,
Не изменив, не отступив.
Совьем лирические бредни
В созвучий вольных коловерть
И кончим ямб, свой ямб последний
Прощальной рифмой к слову «смерть».
СНЕГОВАЯ ВЕЧЕРНЯЯ
1. Эктения
Летучие снега. Луга и тучи – белый саван. Смыл берега,
слил в пену кипень жгучий – холодная, слепительная лава.
Эй, жизнь не дорога. – повыйти, что ли, в поле, – на воле
схватиться силой с метелью поленицей, сестрицей ро дною?
Холодная, помилуй.
Нога в хрустящей, блестящей парче утонет, заслонит гла-
за покров кисейно-снеговой, с головой схоронит покой от
века нежилой. Разверста ворог дуга — долой со света в бе-
лой тьму утробы, в сугробы спрятан, в богатые, глазето-
вые гробы, мглистой пеленой повит, укрыт от ветра исто-
вой могилой –
Немилая, помилуй.
Игрой потешь лихою околесиц, запутай без пути, поза-
кружи причудами, повысмей, зашути погудами разного-
лосиц, заворожи у ведовской межи. В пески пуховые,
снего вые зарой – укрой у ледяной доски — от страсти на-
прасныя, от праздныя напасти, от власти бесстрастныя
тоски, от пагубныя боли и от постылой неволи любовныя –
Бескровная, помилуй.
2. Прокимен
В немое било стукнув глухо.
Ступая тупо в мутной мгле,
Идет начетчица-старуха
Творить метание земле.
Стан перетянет жесткий пояс,
Не дрогнет нитка сжатых уст.
Лишь выдаст старость, шубой кроясь,
Сухих колен морозный хруст.
Идет, и вдруг – как вздымет руки,
Как грянет оземь черствым лбом,
Запричитает по разлуке,
Заголосит по неживом,
Как завопит в тоске несносной,
Твердя святые имена –
И вихри вслед размечут космы,
Ее седые дьякона.
И в смутных светах, в бледных бликах
Едва проступят образа,
Иконостасов дымноликих
Несосветимые глаза.
И, чуть завидев строгих очи,
Сама от страха не своя –
Не то блажит, не то порочит
Чужие скорби плачея.
3. Тропарь
Холодно, холодно. Беда ледяная, неминучая настигла, му-
чает иглами колотого льда. Долог, холоден путь – лечь под
белый полог, отдохнуть. Не вздохнуть, не разомкнуть век
заиндевелых. Тело, как чужое, не сгинается, опускается
чуть живое на холодную, на белую постель. Белый хмель
над ним осыпается – спит, не просыпается, пронзенное
снежными копьями, нежными хлопьями занесенное. И не
дышится, только слышится – где? когда? талая вода из-
подо льда пробивается, собирается в ручьи, и журчит, и
бежит – куда? – да к тем же, всё к новым фиалкам лило-
вым, подснежникам горько-медовым. То не колкие иглы
суставы пронзают, – пронимают землю иголки-тонинки,
молодые былинки-травы. Не метели морок слепит нераз-
глядно, – цветопадный ворох вишен в апреле. Не старуха
седая вопит, убивается – усмехается красота молодая.