И на лице бесстрастном этом,
Где стынет стали полоса –
Клянусь, я вижу Кифарэда
Опустошенные глаза.
И этот голос монотонный,
Где моря пенится бурун –
Клянусь, я слышу потаенный
Нестройный рокот строгих струн.
И этот жест, где вызов скован,
Где за враждой горит любовь –
Клянусь, я чувствую: готов он
Сразиться насмерть с Музой вновь.
Так вот что мне шептали карты,
Тасуясь в вещей пестроте,
Пока Вы августы да марты
Влачили в тусклой немоте,
Сажали птенчиков по гнездам
(Кляня меня исподтишка),
Гадали по вертепным звездам
О дальнем будущем стиха.
А шифр на последней карте
Растолковал мне старый парс:
Своей Comedia dell’ Arte
Не обратите в жалкий фарс,
И не топите сердца груза
На дне приманчивом стекла –
Зане боровшемуся с Музой
И побежденному хвала.
М. М.
Удел досадный и нелюбый,
Но одинаков у двоих:
Ты век свой кротко лечишь зубы,
Я – заговариваю их.
Морочим головы мы людям,
Ты – по науке, я – стихом.
И верно после смерти будем
Помянуты мы не добром –
А станут, в запоздалой злобе,
Одно и то же говорить:
Они умели ловко обе
Глаза нарочно отводить.
Никто, внимая нашим сказкам,
Не угадал, в конце концов,
Что за чужою темной маской
Таилось ясное лицо.
Что ж, так и будем в жизни длинной
Вытягивать бессрочный стаж –
Пока не стала бормашина
И не сломался карандаш.
МИЛОЧКЕ АНГЕЛИДЗЕ
I.«Помечтала барышней уездной...»
Помечтала барышней уездной,
Почитала Жития монашкой,
Постояла куколкой любезной
Рядом с палевою в розах чашкой,
Соловьем запела во скворешне,
Стрекозой на травке стрекатая,
И лепечет под родной черешней:
«Старый мир… прочь руки от Китая».
Кто же эта в лицах небылица?
Кто она – восьмое чудо света?
Это Милка, в зелени Девица,
В крыльях стрекозы – душа поэта.
Это Милка в Скипе и в Вертепе,
Плача и смеясь (но не пророча),
Просто шьет из жизненных отрепий
Редкого искусства узорочья.
II. «Не потому ль от горькой жажды…»
Не потому ль от горькой жажды
Поблекнул уст твоих коралл –
Что Пушкин-Редин не однажды
Тебя стихами истязал?
Не оттого ль, в приливе вражды
Твои глаза как ихтиол –
Что ван-Бетховен-Тюлин дважды
Тебя романсом обошел?
Но да, сгорая, не сгоришь ты,
Да твой не расточится стих!
Зане тебя восславлю трижды
И за себя я, и за них.
М. СЛ. («Карандашом в стакане…»)
Карандашом в стакане
Мешая невзначай,
Не мыслит он, что станет
Кастальской влагой чай.
И выпив, вместо кваса,
Химических чернил.
Не мнит он, что Пегаса
За гриву ухватил.
Нет, борзому пиите
Внегда же песнь творить –
Не ясти и не пити,
А вяще – не курить.
Молитвой и постами
Приуготовив дух,
К созвездью Лиры прямо
Взлетит он, аки пух.
А мы, роняя шляпы,
Знай будем созерцать,
Как Кочеткову лапы
Он станет пожимать.
И мы протянем длани,
Дабы писать сонет –
Понеже и в стакане
Был обретен сюжет.
СИЛУЭТ Л. БЕРИДЗЕ
Глаза – как две маслиночки,
А ножки – ножик востренькой,
Сама – совсем картиночка
В сарпинке новой пестренькой.
Терпя от инфлуэнции
И с опухолью в ротике,
Избачит в конференции,
Замзавит в библиотеке.
А дома – закузминится:
– Хотя в политпросвете я,
Но всё же именинница
В осьмнадцатом столетии.
Что мода музе простенькой!
Прабабушкой оденется –
И с комсомольцем Костенькой
Пройдет набором Ленинским.
Ох, Милочка-вертепица,
Чернява и косматенька,
Беда, когда нелепице
Втемяшится тематика.
А. Б. (Моему издателю)
О, мой доверчивый издатель
И слишком благосклонный друг,
Боюсь, «Тщета» моя некстати
В рождественский ваш недосуг.
Но научил нас опыт грозный,
Как надобно во всем спешить,
Чтобы не оказалось поздно
И подарить, и получить.
И вот, кишмиш перебирая
К традиционным пирожкам,
Одною мыслью занята я:
Как угодить, конечно, вам.
Итак, примите без ремарок,
От коих киснет даже сласть,
Не к святкам от меня подарок,
Но вам довлеющую часть.
Ах, не писал икон изограф
Таким рачительным письмом,
Как я сей авторский автограф
На экземпляре именном.