«Когда б, цветам подобно, раскрывать…»
Клоде Архиповой
Когда б, цветам подобно, раскрывать
Лучистый венчик умудрялись кошки,
Одежды лепестковые застежки
Дождем омыв, на солнце осушать –
Я стана б кошкой Вас именовать,
А если бы цветы имели ножки
Резвей котят, чтоб бегать по дорожке –
Хотела бы цветком я Вас назвать.
И вот вдвоем, не чуждые раздора,
Порывисто-тревожная Гатор,
Пленительно-приветливая Флора
О Вас заводят своевольный спор,
Вплетая Вам во нрав двойной узор.
А имя Вам – от них же – Цветангора.
Попросту, без затей,
В quasi сонетной коде,
Клоде скажу моей.
Быстрой и нежной Клоде,
Что она мне мила
Так же, как Зу-царапка,
Что мне радость дала
Верная ее лапка,
Что без нее мой путь
Станет сухою палкой –
Некому выглянуть
Из-под листа фиалкой.
«Меж вымыслов лирических косметик…»
А. К. (с пудрой)
Меж вымыслов лирических косметик
Приманчивей, обманчивее нет
Той, под которой маленький поэтик
Вдруг явится нам как большой поэт.
Скрывает благодетельная пудра
Шершавости, лоснистости грехи,
От критики утаивая мудро
Неловкие, неверные стихи.
Истертое, истрепанное слово
Неслыханным показывает вновь, –
Беспамятно, бессмертно… бестолково…
А имя той косметики — любовь.
Она, любовь – единая, простая,
От света к тьме блаженно низойдя,
Всё зная, всё терпя и всё прощая,
Булыжник в перл созданья возводя…
И есть другое: смоет краски грима
Холодная и трезвая вода —
И глянет бледно, станет недвижимо
Что искрилось, мерцая, как звезда.
Посмертным удаляет омовеньем
Цветы и пятна, музыку и шум,
И жизни ложь являет правды тленьем
Безжалостный разоблачитель – ум.
Ну что ж, друзья! чему хотите – верьте,
А у меня безумие в крови –
Я не хочу правдивой прозы смерти,
Я – за обман стихов живой любви.
P.S.
Не приложить ли шифра ключ при этом,
Хотя его всяк знает про себя? –
Надеюсь, Вы меня большим поэтом
Считаете, безропотно любя.
«Не в тягость? Цепь? но ведь тогда покорно…» (С. Шервинскому)
Для пленников их цепь была не в тягость.
С.Ш.
Не в тягость? Цепь? но ведь тогда покорно
Они ее дотянут до конца.
Нет, пусть она грызет пилою кости,
Пусть жерновом раздавливает плечи,
Пьет жадной сушью жизни свежий сок! –
Тогда-то пленники поймут: иль лечь им
Засыпанными в душащий песок,
Иль вздохом ветровым – не человечьим –
Наполнить грудь придавленную, чтоб
Упали разом ржавые оковы,
И воздух вечно вольный, вечно новый
Охолодил сухой, горячий лоб
И тем глазам, что к гибели готовы,
Открыл явленный, благостный простор.
В нем – век не кончат, зыблемые далью,
Влекомые любовью и печалью,
Отсвечивая жемчугом и сталью,
Струи реки согласный в чем-то спор.
В нем сизые с седой каймою тучи
Сберут дожди в тугой, упругий клуб,
И с самой верхней, синезвездной кручи
Швырнут его в разрез сухой, колючий
Земных, потрескавшихся, черных губ.
И будет пить земля, и камень каждый,
И стебель каждый примет щедрый дар.
Нет мук душней, чем раскаленный жар,
Нет стрел острей, чем молнии удар,
Нет счастья слаще утоленья жажды.
А дальняя, невидимая синь,
Укрытая от века в доме отчем,
Приоткрывая заревые очи,
Посмотрит: так ли дождевая хлынь
Ее веленья выполнит. А впрочем,
Всё хорошо. И вовремя гроза
Пришла к нам в час последний, в час вечерний
Омыть целящей влагою, из-за
Сквозной фаты, усталые глаза
Порадовать «нежней и суеверней».
P.S.
Простите, милый наш сосед, что я,
За вами следуя, свернула всё же
С тропы широкой белого стиха
На узкий поворот случайной рифмы.
И мой «небрежный карандаш» простите:
В «рабочем кабинете» нет чернил.
Не отольете ли вы нам той влаги? –
Но только не лилово-канцелярской,
Не красно-цензорской, и даже не
Голубоватой – для любовных писем –
Но черной, черной, как душа злодея,
Иль как печная сажа, иль как ночь
На юге, и надеяться не смея
Найти в ней кладезь рифм к Шелли смочь,
Я ею белые стихи замажу,
С которыми – ведь вот – никак не слажу!
«Ступит ли на островерхий скат она…»
А. Ахматовой
Ступит ли на островерхий скат она –
и, не оскорбив занозами,
зацветет кремень нечаянно-негаданно
фиалками и розами.
Тронет ли сновидица-загадчица
узкою рукой, кручинною –
лед арктический растопится, расплачется
слезой аквамаринною.
Взглянет ли – неслыханно, невиданно
и земля, и небо – заново,
сердца больше нет в груди, дотла сгорит оно
свечою воску рдяного.
Усмехнется ль, нехотя-то, молча-то,
рта надменной половинкою –
дорассветная звезда дрожит стекольчато
встающею льдинкою.
А споет от полуночных снов она
и от месяца щербатого —
что песня на земле у нас прикована
и названа: Ахматова.
«Где Вы теперь? Кто Вам кусает ушки?..»
Инне Кочетковой (Хо– Зайке)
Где Вы теперь? Кто Вам кусает ушки?
Куда ушел Ваш хозайчонок Зай?
Сменили Вы старковские Подлужки
На черноморский полу-Парагвай.