Жизни и смерти избыв страданья,
На небесах не страдает боле
Певчий ангел, свободный от воспоминаний
О тщете земной, о земной юдоли.
- Она и правда пела? - спросила Миранда отца.
- Не все ли равно? - спросил он в ответ. - Это же стихи.
- По-моему, они очень красивые, - почтительно сказала Миранда. Дядя Габриэл приходился ее отцу и тете Эми троюродным братом. Выходит, что их семья не чужда поэзии.
- Для надгробия стихи недурны, - сказал отец, - но можно бы сочинить и получше.
Дядя Габриэл ждал пять лет, прежде чем женился на тете Эми. Она все прихварывала, у нее были слабые легкие;
дважды она была помолвлена с другими молодыми людьми и оба раза безо всякой причины разрывала помолвку и только смеялась, когда люди постарше, с добрым сердцем, советовали ей не капризничать и не отвергать преданность красивого, романтичного Габриэла, который вдобавок приходится ей троюродным братом, - ведь это не то что выйти замуж за совсем чужого человека. Говорили, что Габриэл слишком страдал от ее холодности, потому и начал вести беспутную жизнь и даже пить. Дед его, человек очень богатый, любил Габриэла больше всех внуков; из-за страсти Габриэла к скачкам у них вышла ссора, и Габриэл закричал: "Нужно же мне хоть что-то в жизни, черт возьми!" А ведь у него и так было все на свете - молодость, богатство, красота, любящая родня, и еще большее богатство ждало впереди. Дед упрекнул его в неблагодарности, в склонности к безделью и мотовству. Габриэл возразил - дед, мол, и сам держал скаковых лошадей и сумел извлечь из них немалую выгоду. "Но средства к существованию мне давали не лошади", - заявил дед.
Об этом и еще о многом Габриэл писал кузине Эми из Саратоги, из Кентукки и Нового Орлеана и присылал ей подарки, цветы во льду и телеграммы. Подарки были занятные - например, огромная клетка, полная крохотных зеленых попугаев-неразлучников; или украшение для прически - пышная эмалевая роза, на лепестках ее стразовые росинки, а над нею дрожит на золотой пружинке яркая бабочка из разноцветной эмали; но телеграммы всегда пугали мать Эми, а цветы после путешествия в поезде и потом в почтовой карете прибывали в довольно жалком виде. Розы он присылал в такую пору, когда у Эми и дома сад был полон роз в самом цвету. И она поневоле посмеивалась, хотя мать и уверяла ее, что со стороны Габриэла все это очень трогательно и мило. Такие подношения доказывают, что Эми всегда присутствует в его мыслях.
- Совсем неподходящее для меня место, - отвечала Эми, но как-то странно она это говорила, не понять, что же у нее на уме. Очень возможно, что это говорилось всерьез. И ни на какие вопросы она не отвечала.
- Это свадебный наряд Эми, - говорит бабушка и разворачивает широчайший бархатный плащ сизого цвета, раскладывает серебристое муарового шелка платье и маленькую шапочку - ток серого бархата, украшенную спереди темно-красными перьями. Рядом с бабушкой сидит красавица кузина Изабелла. Они беседуют, Миранда, если есть охота, может послушать.
- Она не захотела надеть ничего белого, даже фаты, - говорит бабушка. И я не стала спорить, я ведь обещала моим дочерям, что они будут венчаться в чем пожелают. Но Эми меня удивила. "На что я буду похожа в белом атласе?" сказала она. Правда, она была бледненькая, но в белом атласном платье выглядела бы как ангел, мы все так ей и сказали. А она говорит: "Если вздумается, хоть траур надену, это же мои похороны, а не чьи-нибудь". Я ей напомнила, что Лу и твоя мама венчались в белом и с фатой и мне приятно было бы видеть под венцом всех моих дочерей в одинаковом наряде. А Эми отвечает: "То Лу с Изабеллой, а то я", и, сколько я ни допытывалась, она не объяснила мне что это значит. Один раз, когда ей нездоровилось, она сказала: "Мамочка, мне недолго осталось на этом свете", но сказала как будто не всерьез. Я ей говорю: "Ты можешь прожить очень долгую жизнь, только будь разумна". А Эми отвечает: "В этом-то вся беда". И еще она сказала:
"Мне жалко Габриэла. Он сам не понимает, на что напрашивается".
Я опять постаралась ей объяснить, что замужество и дети вылечат ее от всех болезней, - продолжает бабушка. - В нашей семье, говорю, все женщины смолоду слабы здоровьем. Вот когда я была в твоем возрасте, все думали, что я и года не протяну. Это называлось бледная немочь, от малокровия становишься прямо зеленая, и всем известно, что от этого есть только одно лекарство. А Эми отвечает: "Ну, если я доживу до ста лет и позеленею, как трава, я все равно не захочу выйти за Габриэла". И тогда я ей сказала очень серьезно, что, если у нее и правда такое чувство, ей, конечно, не следует за него выходить, и надо Габриэлу отказать раз и навсегда, и пускай он уедет. И у него все пройдет. А Эми отвечает: "Я уже ему отказала и велела уехать, а он не слушается". Тут мы с ней посмеялись, и я сказала, что девушки умеют на сто ладов уверять, будто не хотят замуж, и на тысячу ладов умеют испытывать свою власть над мужчинами, но она-то, Эми, уже всем этим вдоволь натешилась, и пора ей честно решить, да или нет. Вот я, - продолжает бабушка, - только и мечтала, как бы выйти за вашего дедушку, и, не попроси он моей руки, я, уж наверно, сама бы его попросила. А Эми уверяла, будто и вообразить не может, как это ей вдруг захочется замуж. Я, говорит, буду заправская старая дева, совсем как Ева Паррингтон. Ведь уже тогда было ясно и понятно, что Ева прирожденная старая дева. Тут Гарри и говорит: "Ну, Ева... у Евы нет подбородка, вот в чем беда. Если бы и у тебя не было подбородка, Эми, ты, конечно, тоже разделила бы участь бедняжки Евы". А дядя Билл сказал: "Когда женщинам больше нечем утешиться, они начинают добиваться права голоса. Не очень-то оно заменяет супруга", - сказал дядя Билл. А Эми ему: "Мне нужен такой спутник жизни, чтоб была не жизнь, а вальс, вот кого я ищу". Напрасно было учить ее уму-разуму.
Братья с нежностью вспоминали, что Эми была умница. Послушав, как они отзываются о нраве и привычках сестры Мария решила - они думали, будто Эми умная, потому что, отправляясь на бал, она всякий раз спрашивала нравится ли им, как она выглядит. Если на их вкус что-нибудь было не так, она меняла платье или причесывалась по-другому, пока им не угодит, и говорила брату: "Ты такой добрый, ты не дашь твоей бедной сестренке показаться на люди уродиной". Но ни отца, ни Габриэла она не слушала. Бывало, с нее станется, если Габриэл похвалит ее платье, она тут же пойдет и наденет другое. Ему очень нравились ее длинные черные волосы, и однажды, когда она лежала больная, он приподнял разметавшуюся на подушке прядь и сказал: "Обожаю твои волосы, Эми, они у тебя самые красивые на свете". А когда пришел в следующий раз, смотрит - Эми коротко остриглась и голова у нее вся в крутых кудряшках. Габриэл так ужаснулся, словно она взяла и сама себя изувечила. И уж больше Эми волосы не отпускала, хоть братья ее и просили. Как раз тогда и сделан портрет, что висит на стене, - Эми послала эту фотографию Габриэлу, а он без единого слова ее вернул. Эми была очень довольна и вставила фотографию в рамку. В уголке есть надпись чернилами, беглым тонким почерком: "Дорогому брату Гарри, которому нравится, что я стриженая".