Первый раз ей стало жалко Роберта – сильный, полный жизни и энергии, он казался беспомощным сейчас.
– А Микаэла привязана к вам, Роберт? – задала она вопрос, когда они свернули в Гровенор-сквер.
Он помолчал немного, прежде чем ответить.
– Не имею представления. Может быть, я совершенно ей безразличен. Что она должна ко мне испытывать? Мы, в сущности, чужие друг другу взрослые люди.
У дома 192 они остановились. На дальнейшие разговоры не оставалось времени.
– Слушайте, Роберт, – быстро сказала Синтия, – оставайтесь в машине, пока я не позову. Прошу вас, не входите в дом, не поднимайте шума – в этом нет ни малейшего смысла, а вред можно нанести непоправимый.
– Хорошо, – послушно ответил Роберт, – но если у вас ничего не получится и Микаэла не захочет вернуться, тогда я возьмусь за дело сам.
Синтия промолчала. Роберт действовал чрезвычайно разумно, обратившись сначала к ней, но она понимала, что подобной дипломатии хватит лишь до определенного предела, потом возьмут верх примитивные инстинкты. Дверь на звонок открыл дворецкий.
– Я приехала повидаться с мисс Микаэлой Шелфорд, – сказала Синтия. – Она ожидает меня.
Дворецкий поначалу, казалось, усомнился, потом, к великому облегчению Синтии, пригласил:
– Прошу вас, заходите, мадам. Пожалуйста, мадам, вот сюда.
Она последовала за ним к лифту, дворецкий нажал кнопку четвертого этажа, где напротив лифта была дверь, по всей видимости, в мансарду, сюда, наверно, зазывал ее когда-то Хыо. Дворецкий позвонил, дверь тотчас же открыл слуга в белом фраке.
– У этой дамы назначена встреча с мисс Шелфорд.
Слуга, очевидно, иностранец, сказал:
– Пожалуйста, – и отошел от двери.
Быстро, не раздумывая, Синтия вошла следом и вместе с ним оказалась в комнате, куда вела вторая дверь.
Микаэла лежала на диване у окна в залитой солнцем гостиной. Она взглянула на вошедших, и глаза у нее широко раскрылись от изумления.
– Синтия? – воскликнула она. – Откуда вы здесь?
Синтия увидела, что Микаэла одна, и подождала, пока слуга закроет дверь, думая, как начать разговор.
Микаэла поднялась с дивана. Лицо ее выражало не только удивление, но и гнев.
– Зачем вы пришли?
– По всей вероятности, чтобы увидеться с вами, – ответила Синтия, подходя ближе.
– Но мне не очень хочется видеть вас, – медленно проговорила Микаэла. – Откуда вы узнали, где я?
– Догадалась.
– Но как… как вам стало известно, что я уехала из «Берез»?
– Сказал ваш отец.
– Отец? Он здесь?
– Внизу.
– Значит, он прочел мою записку, – проговорила Микаэла. – Какая я дура, не послушалась Хью! Он хотел, чтобы я написала или отправила телеграмму потом, когда мы будем за границей. А я решила, что он все равно до вечера не вернется.
– Он забыл кое-какие бумаги и вернулся сразу вслед за вами, – объяснила Синтия.
– Тогда понятно. – Микаэла взглянула на часы. – Двенадцать. Еще два часа, и мы бы уехали.
– Микаэла, – тихо сказала Синтия, – вы подумали о последствиях своего поступка?
Микаэла раздраженно отмахнулась и прошла к камину.
– Послушайте, Синтия, – она говорила спокойно и с достоинством. – Я знаю, вы здесь, чтобы урезонить меня или умолять, но, пожалуйста, избавьте меня от речей, которые приготовили. Вы мне всегда очень нравились и, по-моему, хорошо относились ко мне. Мы были друзьями, но не разрушайте нашу дружбу бессмысленными уговорами. Я не стану вас слушать. И никакие красноречивые доводы не изменят моего решения…
Синтия села на диван. В Микаэле чувствовались решимость и полная убежденность в своей правоте. Это была не взволнованная девушка во власти чувств, а женщина, уверенная в себе, решившаяся на хорошо обдуманный шаг.
Какие найти слова, как показать, что совершаемый ею поступок недостойный, низкий, подлый? Синтия сжала руки, моля в душе бога о помощи, умоляя дать ей силу и твердость, каких она в себе не находит.
– Почему вы решились на это, Микаэла? – спросила она наконец.
– Разве вы сами не видите, почему? – Микаэла улыбнулась счастливой сияющей улыбкой.
– Не вижу, скажите мне! – настаивала Синтия.
– Хорошо, скажу, – ответила Микаэла. – Я люблю Хыо, а он любит меня.
– И это любовь? Вы уверены?
– Уверена. Мы с первой встречи поняли, что созданы друг для друга. И неразлучны навек.
– Но, Микаэла, Хью женат!
– Милая Синтия, как мало вы знаете жизнь! Когда мы с Хью впервые встретились, в тот вечер на балу в мою честь, мы сразу почувствовали, что всю жизнь искали друг друга. Нам не нужны были ни слова, ни объяснения. Мы все уже знали.
– Но, Микаэла, что вы такое говорите? Я помню Хыо с детства, он всегда был одинаковый – не пропускал ни одной хорошенькой женщины.
– А почему? Вы когда-нибудь задавались вопросом – почему? Потому что он искал меня.
Микаэла говорила так чистосердечно, убежденно, что у Синтии на глаза навернулись слезы.
– Если бы я могла поверить, Микаэла, я была бы счастлива. Но это ложь! Хыо говорил это многим женщинам.
– Мне он говорит правду, я верю ему.
Синтия встала с дивана и подошла к окну.
У нее было ощущение, что она вступила в борьбу с некой необоримой силой, слишком могучей и непонятной ей самой.
В споре с этим ребенком – или с мудрой женщиной? – все слова казались пустыми, неубедительными. Синтия вдруг почувствовала себя еще менее уверенно, чем раньше.
– А как быть с его женой? – спросила она, помолчав.
Микаэла красноречиво пожала плечами:
– Она не жена ему вот уже много лет. Разве вы знаете ее, Синтия? Вы и те, кто осуждает Хью? Вам известно, что она собой представляет? Она вышла за Хью, потому что он был богат. Она никогда не любила его, любила совсем другого человека, но у того не было денег. И в первый же вечер медового месяца она заявила, что вышла за Хью только из-за его богатства. А потом оказалось, что она больна чахоткой. Ей нельзя было иметь детей. Более того, сама мысль о ребенке казалась ей ужасной. Вы знали такие подробности о семейной жизни Хью?
– Нет, не имела представления, – честно призналась Синтия, – и мне искренне жаль Хью, если это так.
– Это правда, Синтия! Хью действительно можно пожалеть – он был совсем молод, когда женился, он по-настоящему любил жену. Удивительно ли, если после тягостного, кошмарного медового месяца он стал искать развлечений на стороне?
– Хью можно только пожалеть, но тем не менее она все еще его жена.
– По закону, возможно, но с точки зрения моральной и духовной – нет. Я буду ему женой настоящей, не на бумаге, которая даст ему счастье и все, чего он был лишен все эти годы.
– Но если так, – возразила Синтия, – вы подумали о последствиях? Подумали ли вы об унижениях, оскорблениях, которые вам придется выносить постоянно, всегда? Подумали ли вы о тех, кто любит вас, о позоре и несчастье, которое вы на них навлечете? Вы подумали о своем отце?
Микаэла как-то странно взглянула на Синтию.
– О моем отце? – проговорила она.
– Да, – откликнулась Синтия. – Отец любит вас, Микаэла, сможете ли вы причинить ему такое горе и зло?
– Мой отец! – повторила она насмешливо. – Милая Синтия, вы исполнены благих побуждений, но вам известно так мало. Что сделал для меня мой отец? Вы знаете хоть что-нибудь о том, какой была моя жизнь до приезда в Англию? Знаете ли вы, сколько унижений я пережила с самого раннего детства? И все из-за моего отца, моего доброго отца, который, судя по вашим словам, любит меня!
Синтия застыла от изумления, а Микаэла продолжала:
– Вам никто не говорил правду, а он в особенности! Он восхищается вами и глубоко уважает вас, а потому не посмеет вам сказать, что я рождена вне брака.
– Микаэла! – воскликнула в ужасе Синтия.
– Да, это правда, – сказала Микаэла. – Из-за его беспечного увлечения, минутного восторга, по сути дела, ничего не значивших в его жизни, я долгие годы страдала от стыда. Того самого, о котором вы сейчас так убедительно рассуждаете.