И Роберт изменился – изменился до такой степени, что Синтия порой мысленно вставала на его защиту, искала ему оправдания.
Не раз бросалось ей в глаза, как он ласков с Микаэлой, изо всех сил старается ее развлечь, развеселить, как старается держать себя в руках, готовый снести все, что угодно, вплоть до прямого вызова. Ведь Микаэла, поступавшая как женщина, когда речь шла о ее сердечных делах, все-таки оставалась сущим ребенком, избалованным и непокорным.
Ей доставляло удовольствие куражиться над отцом и дерзить ему на людях – Синтия нередко ожидала вспышки гнева в ответ, негодующего замечания, когда по его взгляду было видно, как он взбешен, но он оставался неизменно ласковым, спокойным, ровным. Он не обсуждал с Синтией отношений между ним и Микаэлой; он просил лишь, чтобы Синтия не покидала их, словно само ее присутствие помогало и поддерживало его. И еще, чтобы она принимала участие в бесконечных развлечениях и увеселениях, которые устраивались для Микаэлы.
У Синтии голова шла кругом от затей Роберта. Она столько лет старалась быть в стороне от шумной светской жизни, и вот пришло возмездие – поистине она теперь не знала ни минуты покоя.
В «Березах» или у кого-нибудь в округе чуть ли не каждый вечер затевались танцы, пикники, поездки верхом на лошадях, в лодках по реке, скачки, теннис, вечеринки в честь кого и чего угодно. Дом был полон молодежи, смех и шумная болтовня от зари до зари. Каждую пятницу наезжала орава гостей.
Синтия оставила попытки уследить, сколько народа приехало, сколько уехало. Роберт, по-видимому, возложил на нее ответственность за то, чтобы все шло должным чередом, а Микаэле не оставалось бы времени предаваться мрачным мыслям.
Глядя на Микаэлу, Синтия поражалась, как та могла выдерживать подобный фарс – а ведь это был именно фарс! Роберт, разыгрывающий гостеприимного, радушного хозяина и краем глаза следящий за каждым шагом дочери, не уверенный, оказывает ли на нее должное воздействие вся эта роскошь, щедрость и суматоха.
А Микаэла, бледная, прелестная, очаровательно-загадочная, послушно участвует в устроенном ради нее празднике жизни. Но при этом Синтия видела, что все усилия ее отца тщетны. Девушка ходит, танцует, разговаривает, смеется, как заводная кукла. Ее душа не участвовала в этом веселье. Она словно наглухо закрыла ее ото всех.
«Кончится ли это когда-нибудь», – спрашивала себя в отчаянии Синтия. Она безумно устала. Ей очень хотелось назад в ясли, к детям, тянувшим к ней руки с искренней, неподдельной радостью, или даже в больницу. Как бы тяжело там ни было, но она чувствовала себя нужной. Здесь же, в обстановке бесцельной суеты, она мучилась от пустоты, постепенно появившейся в душе. Одно только было хорошо: ей некогда было хотя бы подумать о Питере. Она о нем почти не вспоминала. Ей было все равно – вернулся ли он в Америку, или они с Луизой все еще в Англии.
Она грустно улыбалась про себя. План Роберта удался на славу. Он исцелил ее от любви к Питеру, не осталось даже чувства утраты.
Как это ни удивительно, она не чувствует себя больше несчастной. Свободная от всяческих уз, она лишь испытывала боль из-за Микаэлы и, глядя на нее, всякий раз горько винила себя. Бедное дитя переносит те же страдания, что и она когда-то, но с одной разницей – Микаэла сама пошла на добровольную жертву, отказавшись от любимого.
Часто Синтия думала о том, что именно сказала Микаэла Хью, что произошло между ними, как он отреагировал. Он больше не искал встреч с ней. Может, уехал за границу?
Ответить на эти вопросы было некому. И Синтии иногда приходило в голову, что Микаэла думает о том же.
Синтия всей душой рвалась облегчить страдания девушки. Взять бы ее под крыло, заключить в объятия, тесно прижать к сердцу, дать хоть частицу материнской любви, которой та никогда не знала.
Но Микаэла никого не допускала в свой внутренний мир, и защитой ей служила броня холодного достоинства, поистине непробиваемая, исключавшая любые попытки сблизиться с ее стороны.
Синтия боялась за девушку, она снова и снова спрашивала себя: есть ли хоть у кого-то право вмешиваться в чужую жизнь. Ведь она вмешалась: она фактически заставила Микаэлу отказаться от любви. Но ради чего?
«Вправе ли я судить, что верно, а что нет?» – смиренно спрашивала себя Синтия. И вопрос этот она задавала себе не один раз в последующие недели.
Роберт вознамерился дать грандиозный костюмированный бал, и Синтия, без сил от нескончаемых увеселений, сделала бесплодную попытку отговорить его от новой безумной затеи.
– Слишком рано, – возражала она, – или, если хотите, слишком поздно. Многие еще в Шотландии. И вечерами уже будет холодно, выйти и погулять в саду нельзя. Куда как лучше дождаться зимы и устроить бал под Рождество.
– К Рождеству сообразим что-нибудь еще, – стоял на своем Роберт. – И костюмированный бал сейчас так порадует Микаэлу.
Синтия взглянула на него и решила не возражать. Ей было ясно: здесь не просто стремление развлечь Микаэлу. Правда заключалась в том, что он тратит безумные деньги и не жалеет сил, искренне стремясь искупить зло, содеянное восемнадцать лет назад.
Синтия жалела Роберта всей душой. Ведь он так стремится сделать свою дочь счастливой! Но она-то хорошо понимала, что ни деньги, ни старания тут не помогут. Он создал ей положение, поселил в старинной родовой усадьбе – а у нее лишь одно на уме: Хью Мартен. Синтия была преисполнена сострадания, однако чем могла она помочь? Совсем еще недавно она и сама была такой лее.
– II не возражайте, пожалуйста, бал нужно устроить сейчас! – заявил Роберт непререкаемым тоном, в котором чувствовалась явная враждебность.
Синтия видела: Роберт показывает зубы, нарывается на ссору, ему хочется одолеть ее в споре, показать, что он хозяин положения.
– Я против, – сказала Синтия, – но спорить не стану. Вы устраиваете бал, вы назначаете и время.
– Весьма любезно с вашей стороны, – заметил не без сарказма Роберт.
На мгновение взгляды их встретились – и нелепое раздражение, охватившее обоих, развеялось как дым.
Роберт весь последний месяц вел себя по отношению к Синтии подчеркнуто вежливо и отстранение – ни лишнего взгляда, ни слова, ни намека на близость. Можно было подумать, что она – почтенная вдова, которую связывает с ним лишь общая забота о благе Микаэлы.
Синтия была признательна ему за эту сдержанность, какой прежде он не отличался. Но при этом она вдруг обнаружила, что ее вовсе не радует такая перемена. Но задаваясь вопросом, почему вдруг Роберт так изменился по отношению к ней, она решила, что знает ответ – все, что касалось его лично, он отодвинул на второй план, подчинив все интересам Микаэлы. Все его внимание и забота сосредоточились сейчас на ней.
Синтия догадывалась – он намерен добиться у дочери признательности и любви, занять важное место в ее жизни.
И все же полное равнодушие к ее особе, отсутствие прежнего внимания, поглощенность лишь своими заботами подчас сильно задевали Синтию, хоть она и не хотела себе в этом признаться.
Она постоянно была начеку, готовая отразить любое вторжение в ту сферу, где кончаются отношения чисто дружеские.
И вот теперь она, кажется, добилась своего: ей не на что жаловаться. Как ни обидно, но он, кажется, полностью к ней безразличен.
Роберт обращается к Синтии за советом во всем, что касается Микаэлы. Он обсуждает с ней свои планы, но так, словно перед ним почтенная тетушка: сугубо официально, ни тени личного отношения ни в голосе, ни в поведении.