13 апреля, 9 час. 15 мин. Несправедливоросс Иванько
Борис Иванько сидел на заседании Генерального Совета «Несправедливой России», с трудом сдерживая зевоту. Обаятельно улыбаясь Председателю и кивая в такт его речи, он мрачно взирал на сокорытников. Это надо же было придумать, заседание Генсовета в девять часов утра! Совсем охренели! Он поздно вернулся вчера с общественных слушаний при Генштабе, где его бывшие соратники по оружию горячо защищали план расстановки стратегических вооружений перед заинтересованной публикой, состоявшей в основном из представителей вымирающих в буквальном смысле закрытых зон на необъятной российской земле. Каждый из них хотел заполучить побольше стратегических вооружений на свою территорию, чтобы на несколько лет обеспечить одеждой и горячим питанием брошенные там на произвол немилостивой судьбы семьи военнослужащих. У Иванько был свой интерес: он хотел обсудить с начальником подмосковной танковой дивизии возможность размещения политической рекламы на корпусах танков и самоходок. На время предвыборной компании, разумеется. Предстоит парад Победы, и было бы неплохо, если бы техника прогрохотала по Красной площади, сверкая бравурными надписями: «Скажи “Да!” “Несправедливой России”!».
Иванько отвечал в Генсовете за рекламу и пиар. Его приняли в этот узкий круг ограниченных товарищей за предыдущие заслуги перед Отечеством. Годом раньше Борис успешно провернул рекламную кампанию с использованием запрещающих дорожных знаков. Иванько предложил изменить дизайн знака «Въезд запрещен», в простонародье называемого «кирпич», с жирного минуса на стабильный плюс, добавив равноценную вертикальную палочку. Таким образом была блестяще выполнена задача по укреплению позитивного образа дорожной полиции в сознании граждан. За каждым таким плюсом доверчивых граждан поджидали доблестные сотрудники дорожно-патрульной службы, в обязанности которых входило разъяснить значение данного знака. Сотрудники делали это с большим усердием и выгодой для собственного кошелька, на что большие начальники предпочитали закрывать глаза – другого способа пополнить скудную зарплату патрульных они не изобрели.
Телефон Иванько завибрировал. «Воротилкин!» Такого собеседника сбросить было никак нельзя. «Тысяча извинений! – бормотал Иванько, пробираясь к выходу. – Жена сообщила – в квартире потоп!»
– Слушаю вас, – промурлыкал Борис в трубку.
– Слушай, Боря, и слушай внимательно! Надпись на выезде из «Куполов» видел?
– Какую надпись?
Воротилкин процитировал.
– Не видел. Я дома не ночевал.
– Жена, что ли, выгнала?
– Жена на шопинг в Милан улетела.
– А, ну понятно. Постель согреть было некому…
– Напрасно вы так. – В телефонных разговорах Иванько избегал называть значительных людей по имени-отчеству. Мало ли, подслушает кто-нибудь. – Вы же знаете – политик себе не принадлежит.
– Знаю, Боря, знаю. Не понаслышке. Как ты думаешь, чьих рук это поганое дело?
– Теряюсь в догадках.
– Ты уж, пожалуйста, найди гаденыша.
– Я попытаюсь, конечно. Но…
– Никаких «но», – отрезал Воротилкин и отключился.
Вот это бомба! И главное, ведь если не найдет – подозрение падет на него самого. Он вспомнил, как Воротилкин вызывал его в свой «гаражик» полтора года назад и просил его, председателя, подписать от имени членов ТСЖ отсутствие возражений на строительство «Чертова пальца». Иванько понимал, что подпись в итоге будет стоить ему теплого насиженного места, и колебался. Колебался до тех пор, пока не выторговал у Воротилкина обещание пролоббировать его рекламный проект в дорожной инспекции. Воротилкин выполнил обещание – всю страну украсили «плюсы» Иванько.
Ну откуда, откуда ему знать, кто высек эту надпись? Может, помощник что подслушал и настучал. Может, водитель сболтнул в своей водительской тусовке. Может, жена Воротилкина кому-то похвасталась. И в конце концов, он, Иванько, пиарщик из бывших ракетчиков, но ведь не сыщик! Все планы на день рухнули как одноразовое бунгало в трущобах Рио. Он прошел запутанными коридорами партийного штаба, натыкаясь в неосвещенных углах на монолитные сейфы эпохи советской совсекретности, открыл скрипучую дубовую дверь и вышел к переполненной автостоянке. Водитель по прозвищу Змей Горыныч сладко храпел, откинувшись на комфортном сиденье. От его мощного рыка стекла в машине мелко дрожали.
Иванько постучал в стекло, рык моментально прекратился.
– Домой! – буркнул он, залезая на заднее сиденье.
– Ну вот и правильно, – моментально включился водитель. – Поспать вам надо, Борис Игорич. Не бережете вы себя, все о стране думаете…
– Хватит квохтать, Горыныч! Включи тишину! – оборвал его Иванько и устало откинулся на сиденье.
Водитель затих.
Машина с трудом пробиралась сквозь пятничные пробки. Десять часов утра, а народ уже ринулся на выезд из центра – когда въехать-то успели! Они медленно ползли по Кутузовскому, пока не встали вовсе. Через двадцать минут всеобщего стояния мимо с гиканьем и свистом промчался кортеж самого Сам Самыча. Машины тронулись с места и поползли дальше.
Выйдя у подъезда и отпустив водителя пообедать, Иванько домой, однако, не пошел. Он обогнул здание и направился к избушке на бетонных ножках, которую арендовала у ТСЖ потомственная вещунья Пелагея. Услуги Пелагеи пользовалась заслуженным спросом у жителей и жительниц «Куполов». Кому мужа найти загулявшего, кому – компаньонов, отчаливших вместе с «общаком» в неизвестном направлении, кому – машину украденную. Иванько тоже Пелагея пользовала, в исключительных, конечно, случаях, потому как в целом во всяких там экстрасенсов и колдунов он не верил. Но тут случай был тот самый, исключительный.
Боря постучал условным стуком – дверка и открылась.
– Что, Борисушка, невесел, что головушку повесил? – начала традиционный запев вещунья. Иванько недовольно поморщился. – Ладно, Боря, чаю, кофе или все на фиг?
– Все на фиг, Геюшка. Не естся мне, не пьется и не спится.
– Ну, поведай мне о своей кручинушке.
Борис поведал, не вдаваясь, однако, в детали, не называя имен, не раскрывая паролей и явок. С одной стороны, вещунье они ни к чему, а с другой – береженого бог бережет.
– Фото есть какое? – спросила вещунья.
Иванько молча протянул айфон с фотографией десяти бетонных кучек, которую он сделал, въезжая в комплекс.
Пелагея долго молчала, сосредоточенно водя рукой по теплому замызганному экрану.
– Паук это сделал, Боренька. Образ мне такой идет – всех он опутал паутиной проводов, всех затянул в свои сети, про всех все знает и власть имеет надо всеми.
– Что ты, баба, белены объелась? Какой еще паук?
– Оборотень, Боренька, человек-паук.
– Где искать-то этого членистоногого?
– В сердце, в самом сердце ищи, Боренька. Только трогать его нельзя – неприкасаемый он.
– Да трогать я и не собираюсь. Ты мне имя, имя только скажи.
– Буква мне идет такая, на виселицу похожая.
– С одной ногой виселица или с двумя?
– С одной, сердешный, с одной.
С одной, «Г», значит. Геннадий, Григорий, Генрих, Гарик, Герасим, Муму. Тьфу ты! Черт его знает.
– А больше ничего не видишь?
– Сдается мне, что он – гей. – Пелагея вздохнула. – Мелковато изображение-то.
– Так оригинал под боком.
– Ну тогда ты, молодец, не кручинься. Ступай себе с богом. А я пойду поразнюхаю надпись. Может, чего и вынюхаю.
Иванько вышел из избушки и отправился в салон тайского массажа, занимавший соседнее с Пелагеей помещение. Выворачивание суставов и ходьба коленями по его одеревеневшему телу, надеялся склонный к мазохизму Борис, отвлечет от тяжких дум о судьбах отечества и личных перипетиях. Вещунья Пелагея поправила перед зеркалом свой красочный прикид, приколола на все нужные места амулеты от сглаза, подхватила метлу – отбиваться от бесов, и отправилась к первоисточнику – вынюхивать аэрозольную краску драматической надписи.
13 апреля, 11 час. 30 мин. Геймураз Вездесущий
Глубоко законспирированный туркменский разведчик Геймураз Ненашевич Козюлькулиев искусно расставлял обширные шпионские сети. Человек-паук прыгал с подоконника на подоконник своего дома на крыше «Золотых куполов», расправляя и закрепляя сложную систему проводов и антенн, издали похожую на дизайнерские занавески.