Зато правдиво. Сколько можно спасаться ложью? И всякий ли критикующий – враг твой?
Но давайте про четырёх всадников апокалипсиса. И когда эти всадники примчатся? То ли это суперкомета, сжигающая нас, либо супернаводнение, либо смертельная эпидемия, либо люди сами себя погубят при помощи третьей мировой войны. Как отгородиться, очиститься? Как сплести панцирь? Как сохранить, сберечь сокровенное? Как уметь не копить обиды? И, наоборот, пойти и расцеловать критикующего в щёки румяные?
Полезнее – расцеловать.
Меня часто и много критикуют. Не успеваю уворачиваться. Поэтому иду и варю варенье. Злобному критику – яблочное, умеренному – сливового, не приемлющему – вишнёвого, ненавидящему – смородинового. Одна женщина, колеблющаяся между да и нет, написала мне, что хочет грушевого. Хорошо, пошла я и посадила саженец белой, сочной, дивноцветущей груши. Будет расти пять лет, а варенье появится нескоро – лет через семь. Жди! Жди моя хорошая! А пока возделываю терновник, чёрную рябину, акацию розовую, где каждый цветок – пятистворчатый. Кстати, варенье из роз тоже вкусное. Им угощу самых-самых не признающих меня. И мои произведения.
Многие считают, если критикует, значит завидует. И что «блаженны кроткие», ибо они спасутся. Но критиковать можно кротко, ненавязчиво, не напрямую, вскользь, то есть критиковать, хваля, лишь намекая на некий диссонанс, но при этом вытягивая удачные строфы, вынимая блестящие метафоры, неся в ладонях истинно прекрасное, даже если его всего с горстку. С зёрнышко. С семечко. Авось, прорастёт сквозь гранитные камни города, сквозь костяную грудь.
А ещё, дабы не обижаться, не раздражать своей обидой, надо песню знать…
Наизусть её петь.
***
Если хочешь делиться на мир и войну – не делись!
Это так больно, когда в твоём теле созревшие раны
жаркими букетом цветут – роза, кашка, ирис.
Бьют барабаны!
Гуленьки-гули! Давай отмотаем в другой
век! Даже в эру другую, где звёзды в ладонях:
спамит Гомер. Спамят греки. И грезит прибой.
Троя – на месте! И мир ещё ветрено-сонен!
Всем эмигрантам не выдали виз. И Парис
жадный до нег, до жены самого Менелая,
где-то в бесчисленных дебрях провис и завис,
«Зевс» – это общество в пользу защиты трамвая…
О, наши войны Троянские! Голод, разруха, пожар!
Пахнете жаждой наживы вы, кровью и потом!
Мы не убиты ещё! Но поранены. Сед, млад и стар.
Свой – свояка. Брат – на брата. И скачут галопом!
Где этот горний и где этот чистый был свет?
Где эту тьму вы черпали из нор да из схронов разверстых?
Мы разделились. Кричал я, вопил я вам вслед:
– Целостным будь, монолитным!
В душе – Ахилесным.
Кто в слепоту раздробился. А кто в глухоту.
Сколько история раз упреждала, учила.
Не научила! Какой мармелад там
во рту?
С порохом злато. И деньги с проёмом тротила.
Что там за рифма: дышу-напишу-отомщу?
Что за слова: захотел-угорел-выстрел в спину?
Что там, в котле подавали, какую лапшу?
Вместе с обглоданной коркой кидали в пучину!
Ты за кого, о, Елена Троянская? Или же ты
тоже распалась на тронутых и продающих?
О, не твоё ли последнее тело впаялось в мосты,
Чесму проедешь – ты шёлком заверчена тушей?
Нет, не твоё! Там кочевница, гордая мгла.
Нет, не твоё! И слова там иные, молитвы.
Ты – это поле! И ты это небо взяла,
словно бы мужа. А после – разбилось корыто!
Всё сокрушилось! Разъялось!
………………………
Особенно мне
жалко вот этого – в ноги паду я! – ребёнка!
Руки, как крылья тяну, что расшиты во льне!
И – ко груди! Ему холодно!
Лишь рубашонка,
ткани кусок на измазанном тельце золой.
Если украсть бы у всех матерей – нежность, ласки!
Слёзы! О, маленький! Ты – сквозь эпохи – постой!
Всё-таки рухнула Троя!
И стянуты, сорваны маски!
Сквозь все столетья, о, как мне прижать бы дитя?
Чтобы кормить, пеленать! Это – лучшая кража!
Ты – эгоист, злой Парис, ненавижу тебя,
в наше бы время ахейцы-отцы, с ними я же,
плюнув в лицо, отвернулись! Метатель копья –
ты в наше сердце попал, как подкупленный снайпер.
Вот она кровь. Вот война. Пала Троя моя
в стоны распятий!
******
А теперь выдох-вдох.
И снова в сон. А что в нём? Награды, конечно. Но немного. Чтобы не портить в себе творца.