постарела на Каина, на поцелуи
всех Иуд и на вымерший путь этот млечный,
не волхвиться тебе, не вздымать больше струи!
Вот стою и не знаю: смеяться ли, плакать.
Или встать на колени и рвать, воя, косы?
Иль венки мне плести из левкоев и маков.
Не унять! Не обнять твои бывшие плёсы!
И в отчаянье деревце рвётся – убиться!
И в слезах горьких стебли ложатся под пилы!
Только чёрное солнце.
И чёрные птицы.
Ты себя же сама, исчерпавшись, убила!
И я грудью бросаюсь: возьми! Я – живая!
Всё бери мне не жалко. Унесть сколько сможешь!
Вот как выглядит это – изгнанье из рая,
а не так, как кричала ты: писарь, художник…
Ты иссохла уже, никуда не прорвёшься,
ты так вымерла вся: амнезийно, бесстрастно.
О, как царственно я позабыла истошно!
О, как ясно!
Разберём: о чем оно? О ком? Про иссохшую реку. На эти стихи обиделось полгорода поэтов. Каждый отчего-то подумал про себя. Что я это о нём. Или о ней. Право, даже не думала про них. Какой смысл писать про своих? Найдут. Догонят. Накостыляют. У нас даже пародистов не любят. Чураются их.
А уж что про критику говорить? Обидятся. Кушать не пустят на банкет. А вот потусить я люблю. Надену что поярче, и в путь. Вообще, я сама хорошо шью, вяжу, конструирую.
Фантазия богатая.
Так вот, Милена Бла эту мою Старицу тоже испоганила. Взяла и переписала на свой лад. Думает, что я обижусь. Глупо думает. Нелепо. Я не обиделась. Во-первых, стихи уже опубликованы в Москве. И на сайте. И в блоге. Везде.
Я считаю её своей самой первой почитательницей. Поклонницей. Ревнительницей. Радеющей за меня, аки за очи благие.
Блаженная…
пропою тебе…что бы без меня…куда ты без меня…вросла в меня ты сама…впиталась в меня…въелась…впаялась…вошла…внедрилась в мои вулканы горячие. В мои недра! И танцуем мы втроём: я, ты, Гиви! И подходим к бару, пьём! Всю ночь танцуем и пьём. Ноги сами выделывают кренделя. Гиви глаз с меня не сводит. А хочешь, Милена, Гиви подарю тебе? Сладкого! О…И завернула я его в пакет, скотчем обмотала и на стол тебе положила. А он крохотный стал, на ладони помещается. Ключ повернёшь, танцует, песни поёт. Игрушечный. Я такой в Испании купила сувенир. Бери, играй, тешься! Мы прямо руками хватаем жареную рыбу из котла, рвём кусками, зажёвываем хлебом мягким, солёным, с коркой золотой, запиваем вином. И я, вправду, не считаю твои стихи, Милена Бла, хорошими. Не восхищена. Не всхлипываю. Не умиляюсь.
Вот от этого ты злишься?
Ты хочешь, чтобы я, как раньше – умилялась? Поддакивала? Кланялась?
Нет. Детство кончилось. Юность тоже.
Гиви пританцовывал уже на ладони.
Гиви – это обезьянка. Коричневая. Рыжехвостая. Возьми её себе. Она твоя. Она целует твои руки теперь вместо меня. Лобызает твои следы. Пальцы ног. Подол юбки.
А хочешь, про шизофрению скажу? И вообще, что мы о ней знаем? Это невероятная болезнь. Это чудо. Все поэты шизофреники. Чем больше поражён мозг, тем ярче стихи. Но степень поражения должна знать пределы. Если она зашкаливает, то пипец! Стихи негодны для прочтения. Ибо это заумь. Отрыв от земли, выход в открытый космос. Задыхаешься и помираешь, как поэт. Поэтому надо уметь вовремя вернуться обратно. Успеть до рассвета. Иначе мозг кровоточит, разбухает, выдает перламутровые перлы. И ты паришь, сияешь, восходишь. А почитать-то нечего. На бумаге лишь нелепые каракули. Додинозавровые. До первобытноплемённые.
Из цикла «ПЬЯНЫЕ КОРАБЛИ»
1.
Не бывает поэтов ни белых, ни чёрных,
не бывает поэтов слабых, никчёмных.
Есть лишь – поэт.
Или же – не поэт.
А остальных нет.
Развенчайте меня. Не войну объявляю.
Белый флаг кладу в руки. Бросаюсь к роялю.
Говорят, что поэты – всегда шизофреники,
алкоголики и обличители. Гении,
путешествующие в пространстве и времени,
словно птенчики.
2.
Байрон. Англия. Жёлтый туман над водою,
«Чайльд-Гарольд», словно нож над твоею бедою.
Два бокала вина. Кофе. Карты. Разлука.
И погибель в восстании, что против турков.
Раздвоение личности?
Сколько нас, тысячи?
Дорасти до безумия! Вырвись, калеченый,
как на дыбе мужик: голова без предплечия.
Ибо боль вся внутри. Дыбой схвачен рассудок.
И увидишь молочное, млечное чудо
янтарями хрустящими. Литература –
это бой. И летит убивать пуля-дура.
3.
Это Бродский – последний поэт во вселенной:
Николай Чудотворец на пряжке военной.
Две недели в психушке в стенах Петербурга.
Все поэты, как крик на картине у Мунка.
Не хочу я работать. Хочу, чтобы деньги
просто так мне платили без всякой оценки,
без медалей и грамот – у Пушкина нет их.
У Есенина и Маяковского тоже.