Туча.
Она перегораживает проспект и выглядит как непроницаемо-черная стена, поднимающаяся выше всех крыш и уходящая вершиной в низкие облака. Огромные медленные молнии ползают по ней, словно живые существа. Сама же она кажется абсолютно неподвижной и вечной, как будто стояла здесь и будет стоять всегда.
- Экая красотища, - произносит Нурланн сдавленным голосом.
- Жалко? - Брун криво ухмыляется.
- Не знаю... Не об этом речь. А поближе подъехать нельзя?
- Нельзя.
- Брось, давай подъедем.
Брун цитирует:
- Эти животные настолько медлительны, что очень часто застают человека врасплох.
Лимузин вынужден притормозить, чтобы проехать через толпу, сгрудившуюся вокруг тумбы регулировщика. В основном толпа состоит из шахматно-клеточных Агнцев, но довольно много среди них и простых горожан, они отличаются не только одеждой, но и тем, что прячутся под зонтиками великое разнообразие зонтиков; огромные черные викторианские; пестрые веселенькие курортные; прозрачные коконы, укрывающие человека до пояса... В толпе можно видеть и военных в плащ-накидках.
Все лица обращены к человеку в клетчатой хламиде, который вдохновенно ораторствует, взобравшись на тумбу. За дождем его плохо видно и еще хуже слышно, доносятся только выкрики-возгласы:
- ...Последнее знамение!.. бедные, бедные агнцы мои!.. очищайтесь!.. и число его - шестьсот шестьдесят шесть!.. отчаяние и надежда, грех и чистота, черное и белое!
Лимузин уже почти миновал толпу, и тут со свистящим шелестом изливается из облаков лиловая молния и неторопливо, с каким-то даже сладострастием оплетает длинного унылого прохожего, задержавшегося на тротуаре посмотреть и послушать. Человек валится набок, как мешок с тряпьем, но он еще не успел коснуться асфальта, как вдруг раздается странный каркающий сигнал и, откуда ни возьмись, вынырнула и остановилась возле него давешняя нелепая машина с красными крестами на бортах. Сейчас на ней включено все: все прожектора, все окна, все фары, и добрый десяток красных, синих, желтых, зеленых огней одновременно перемигиваются у нее на крыше, на капоте, на боках. Расторопные люди в белых комбинезонах с красными крестами на спине, на плечах и на груди выскакивают под дождь и бегут к упавшему, волоча за собой шланги и кабели, на бегу распахивая черные чемоданчики со светящимися циферблатами и шкалами внутри. Они склоняются над пострадавшим и что-то делают с ним. Главный из них в причудливом шлеме, из которого рогами торчат две антенны, и трясущиеся у самого рта тонкие лапки с набалдашниками, и длинный штырь с микрофоном, человек этот, весь красный и потный от возбуждения, нависнув над пострадавшим, орет надрывно:
- Что вы видите? Говорите! Говори! Что видишь? Говори! Скорее! Говори!
Закаченные глаза пострадавшего обретают осмысленное выражение, и он лепечет:
- Коридор... Коридор вижу... Они уходят...
Он замолкает, и глаза его вновь закатываются.
- Дальше! Дальше! - надрывается главный. - Говори! Кто в коридоре? Кто уходит? Говори! Говори!
- Малыш... - бормочет пострадавший. - Малыш и Карлсон... По коридору... Длинный...
Тут взор его окончательно проясняется, он отпихивает от себя главного и садится.
- Все. Проехало, - говорит один из санитаров.
Пострадавшему помогают встать, подают ему зонтик.
- Спасибо, - запинаясь, бормочет пострадавший. - Ох, большое спасибо.
А в толпе хоть бы кто голову повернул.
Лора, бывшая жена Нурланна, принимает бывшего мужа в своей гостиной. Гостиная обставлена не просто богато, но изысканно, поэтому очень странно видеть на безукоризненном мозаичном паркете под портьерами, закрывающими окна, обширные темные лужи.
- Я пригласила тебя сюда не для того, чтобы обмениваться резкостями, - говорит Лора. - У меня к тебе дело. Однако я не хочу говорить о нем без моего адвоката. Имей терпенье. Он должен прийти с минуты на минуту.
- Прекрасно, - произносит надменно Нурланн. - Поговорим о чем-нибудь другом. Где Ирма?
- Прекрасно, - в тон ему произносит Лора. - Поговорим об Ирме. Ты, безусловно, будешь рад услышать, что твоя дочь делает большие успехи в муниципальной гимназии и что ее лучший друг - сын гостиничного швейцара.
- Во всяком случае, ничего плохого я в этом не вижу.
- Ну конечно, было бы гораздо хуже, если бы твоя дочь получила образование в Женеве или хотя бы в Президентском коллеже в столице... Мы же демократы! Мы плоть от плоти народа!
Нурланн не успевает ответить, потому что в гостиной появляется рослый человек в черно-белом клетчатом пиджаке и при клетчатом же галстуке. Нурланн не сразу соображает, что это тот самый проповедник, который давеча вещал с регулировочной тумбы.
- Знакомьтесь, - произносит Лора. - Мой адвокат. А это - мой бывший муж, профессор Нурланн.
- Прошу прощения, я несколько опоздал, - говорит адвокат, кладя на стол бювар и усаживаясь. - Но тем больше оснований у нас перейти прямо к делу. Вот бумага, профессор. Моя клиентка хотела бы, чтобы вы эту бумагу подписали, а я, как свидетель и как юрист, удостоверил вашу подпись.
Нурланн молча берет бумагу и начинает читать. Брови его задираются. Он поднимает глаза на Лору.
- Позволь, - несколько растерянно говорит он. - На кой черт тебе это надо? Кому какое дело?
- Тебе трудно поставить подпись? - холодно осведомляется Лора.
- Мне не трудно поставить подпись. Но я котел бы понять, на кой черт это нужно? И потом, это все вранье! Ты никогда не была верной женой. Ты никогда не ходила в церковь. Аборты ты делала! Только в мое время ты сделала три аборта!
- Господа, господа, - примирительно вступает адвокат. - Не будем горячиться. Профессор, я знаю, вы атеист. Ваша подпись под этим документом не может иметь для вас никакого значения. Она ценна только для моей клиентки. И не из юридических, а исключительно из религиозных соображений. Считайте свою подпись под этим документом просто актом прощения, актом братского примирения...
Он замолкает, потому что в глубине квартиры раздается какой-то лязг, дребезг, звон разбитого стекла. Нурланн еще успевает заметить, как внезапно побелело и осунулось лицо Лоры, как пришипился, втянув голову в плечи, клетчатый адвокат, но тут дверь в гостиную распахивается, словно от пинка ногой, и на пороге возникает Ирма.