— Кэт, ты не из тех, кому навязывают клише. А потому мы, простые смертные, не находим, что сказать. — Она на мгновение опустила голову. — Чему ты улыбаешься?
— Ты и Бел — боги. А я — бедная смертная.
— Потому что мы верим в клише?
Она опять слабо улыбнулась; замолчала, затем заговорила, подыгрывая ему.
— Бел меня расстроила. Вина не ее. Я держусь с этими двумя слишком уж высокомерной стервой.
— Что она сказала?
— Именно это.
— Ты терпишь такую боль. Мы понимаем, как это трудно.
Она снова выдохнула дым.
— Я полностью утратила ощущение прошлого. Все только в настоящем. — Но она покачивает головой, будто подобное формулирование настолько неясно, что совсем лишено смысла. — Прошлое помогает находить оправдание. А вот когда не можешь спастись от…
— Но не может ли помочь будущее?
— Оно недостижимо. Прикованность к настоящему, к тому, что ты такое.
Он подбирает камешек и бросает его по длинной дуге в воду. Канкан, дыба; когда ты читаешь людей, как книги, и знаешь их знаки лучше их самих.
— Не наилучший ли способ разбить такие цени, постаравшись вести себя… — Он не доканчивает фразы.
— Нормально?
— Хотя бы внешне.
— Наподобие мистера Макобера[19]? Что-нибудь да подвернется?
— Дорогая моя, хлеб тоже клише.
— И требует голода.
Он улыбается.
— Но ведь своего рода голод наличествует, верно? По крайней мере чтобы обескураживать всех нас, кто хочет помочь тебе.
— Пол, клянусь, что каждое утро я… — Она умолкает. Они сидят бок о бок, уставясь в воду.
Он говорит мягко:
— Дело не в нас, Кэт. Но в детях. Можно ограждать излишне. Но они действительно не понимают.
— Я ведь стараюсь. Особенно с ними.
— Я знаю.
— Полная утрата силы воли. Ощущение зависимости от случайных слов. Пустяков. Все снова и снова под вопросом. Пытаться понять почему. Почему он. Почему я. Почему это. Почему что бы то ни было.
— Я бы хотел, чтобы ты попробовала записать все это.
— Не могу. Невозможно записывать то, чем живешь. — Она бросает окурок в воду, затем внезапно спрашивает: — Вы с Бел боитесь, что я тоже попытаюсь покончить с собой?
Он ничего не отвечает, и затем:
— А следует?
— Нет. Но вы думали, в чем причина, почему я не?
Против обыкновения он обдумывает вопрос.
— Мы надеялись.
— По-моему, это должно означать, что мне нравится то, что я есть. Чем я стала. — Она взглядывает на него, на римский профиль, обращенный к воде; мудрый сенатор; жалеет, что пошел ее разыскивать. — В сущности, мне требуется, чтобы меня хорошенько встряхнули, ударили. А не нежные уговоры.
Он выдерживает паузу.
— Жаль, что мы настолько разные люди.
— Я вовсе тебя не презираю, Пол.
— Только мои книги.
— Этому ты можешь противопоставить тысячи и тысячи счастливых читателей. — Она говорит: — И я бы так сильно не завидовала Бел, если бы презирала тебя.
Он смотрит вниз.
— Ну…
— Ложная скромность. Ты знаешь, у вас все в порядке.
— На наш лад.
— Я знаю, какая Бел деспот. В глубине.
— Иногда.
— На самом деле мы не сестры. Просто два стиля неуступчивости.
Он посмеивается.
— Заплечных дел мастерицы. Не допускать голодного к пище.
И как нельзя было не улыбнуться на расчетливую наивность Бел — розовые миленькие рубашки, еще бы! — так и теперь ты улыбаешься, пряча ту же обиду: на то же отскакивание, бросание тебя на произвол судьбы, раздраженную нетерпеливость. Говоришь о Преосуществлении, а он думает только о хлебе и вине.
Она встает, и он встает следом, ища ее глаза за темными очками.
— Мы все обговорим, Кэт. Когда они уедут.
Без предупреждения она обнимает его; и чувствует, как он вздрагивает от внезапности цепляния за него. Ее голова на мгновение прижимается к его плечу, его руки боязливо обхватывают ее. Он похлопывает ее по спине, потом касается губами ее затылка. Смутился. Бедняга. И она уже думает: стерва, актерка, интригантка — зачем я это сделала? И дура: какой епископ носит с собой динамит или одолжит его у себя в соборе?
Милый вол. Зверство — заколоть такого превосходного тельца.
Она отклоняется и скалится в его недоумевающие глаза, затем говорит, как зеленая девушка:
— Счастливы мусульмане.
Аннабель сидит, прислонясь спиной к стволу бука; председательствующая богиня-матерь, без шляпы, без туфель и чуть-чуть оплывшая. Кандида, которая выпила больше одного стаканчика вина, развалилась во сне головой у нее на коленях. И Бел часто прикасается к ее волосам. Салли отошла на солнце; назад в траву, с флаконом «Амбр солер» сбоку. Намеки на его аромат доносятся до двух мужчин — Питер лежит, опираясь на локоть, лицом к Полу, который все еще сидит. Двое младших детей у воды, строят плотину из камушков. Кэтрин сидит, опираясь на одну руку, между Питером и Аннабель, наблюдая, как бурый муравьишка пробирается между стеблями травы с крошкой хлеба. Их винные стаканчики теперь полны кофе из термоса.