Алина Викторовна отпрянула от парня, как от неожиданно взорвавшейся петарды. Снова обошла обеденный стол и села на свое место.
- Ты, наверное, опаздываешь. Иди. – Голос ледяной, приморозивший рыжего к стулу. - Надеюсь, встреча пройдет прекрасно.
- Мам, не надо.
Как бы он не старался, разговор с матерью обязательно заканчивался вот так. Она требовала от Глеба невозможного: стереть последние пятнадцать лет из памяти. Сделать вид, что всё в порядке. Обида взяла за язык рыжего, завладела его ртом, выплевывая одно за другим слова-дротики.
Никто не хочет войны, никто не хочет быть в окружении врагов. Но словно что-то вечно щекочет изнутри, подзуживает, требует сатисфакции. Тьма ли это, тот самый бес над левым плечом, вечно нашептывающий гадости или бессознательное стремление быть честным, - кто знает?
Так или иначе, теперь парень жалел о своей несдержанности. По-другому он хотел начать утро. Алина Викторовна вернулась к оставленной газете, заслонившись ею, будто щитом.
- Иди-иди, - повторила она.
- Я бы хотел, чтобы ты пошла со мной.
- Зачем? Ты ведь взрослый, сам всё делаешь. И помощники тебе не нужны.
- Да, помощники мне не к чему. Но я хочу, чтобы рядом был кто-то… близкий. Мне нужна мать.
Глеб залпом допил остывший кофе и двинулся уже прочь из кухни, когда Алина Викторовна схватила его за локоть. Рыжий так и остался стоять, глядя в темный проем двери. Потом медленно опустил взгляд на застывшую женщину. Она ничего не произнесла. Только улыбнулась самым уголком рта.
Поездка на пассажирском сидении «Мерседеса» больше напоминала парню средневековую пытку водой. Когда на голову несчастному с определенной частотой сверху падают капли. Плюх-плюх. Просто и незатейливо несчастных сводили таким образом с ума. Хотя, казалось бы, никакой боли те не испытывали.
Знаменитые московские пробки вкупе с водительским «дарованием» Алины Викторовны действовали примерно также. Пять метров вперед - и машина останавливается, потом еще два-три метра. И так на протяжении тридцати с лишним минут. Хорошо хоть в машине была неплохая звукоизоляция, мотор работал почти неслышно, почти не нарушая размеренный ход мыслей. Глеб то и дело возвращался к замечанию матери.
«Хорошо и удобно – ни одно и то же».
«Но разве мне было плохо с Дашкой?» - рассуждал он.
Нет, отчего же? Вспомнились жаркие ночи и утра, наполненные негой. Вечера, проведенные в обнимку, смех Злотовой, ее ласковое «Мое Золотое Руно». Прозвище Глебу не нравилось, в отличие от нежных поцелуев. Они могли говорить часами или также долго молчать. И вот одна-единственная ссора испортила все. Может, он рано сдался? Может, зря тогда ударил, накричал…
«Нет, не зря. Некоторые вещи нельзя произносить вслух».
А о том, что Злотова тогда выпалила, нельзя даже думать. Желать смерти кому-то порой еще более страшное преступление, чем само убийство. Потому как убить можно случайно, по неосторожности, а вот пожелания никогда не бывают случайными. Даже проклятие вроде «Что б ты сдох!», слетевшее с языка якобы невзначай, всегда таит за собой черные чувства. Ненависть, зависть, страх.
Сейчас Глеб немного остыл, успокоился. Но о возвращении к Дашке речи быть не могло. Он даже не рассматривал такой возможности. Не тянуло обратно, не жгло, не кололо внутри. Воспоминания о Злотовой стали совсем плоскими, как если бы он, Глеб, не жил с ней, а только наблюдал со стороны. Отвлеченно смотрел фильм с собой в главной роли и совершенно не сопереживал героям.
- Приехали, кажется. – Алина Викторовна ткнула пальцем с идеальным маникюром в сторону знакомого Глебу здания. – Нам туда?
- Да. Тут Ира живет.
- Не знаешь, где тут можно припарковаться? Не хочу, чтобы машину эвакуировали на штрафстоянку.
Кое-как втиснувшись между двумя устрашающего вида внедорожниками, женщина остановилась.
- Никогда не понимал, что хорошего в таких вот катафалках с кожаным салоном, - вздохнул Глеб, выбираясь наружу.
- Ты сам сказал – кожаный салон.