Мазнул — липко. По привычке хотел вытереть ладонь об колено, вспомнил: штаны новые.
— Утирку бы дала, — попросил, лишь бы чем уколоть языкастую.
Она порылась за пазухой. Сникнув, сквозь слезы сердито зашептала:
— Бери, что ль… Тебе обвязывала. Захарке нашему не говори. Не дай бог, дознается, беды наживу себе…
Ошалелый парубок рта не раскрыл. Вспугнул ее Володька; выкаблучиваясь под трофейную гармошку, подошел, в спину угадал беглянку:
— Тю! Так эт жа Нюрка Филатова, сеструха Захарки. Такая росла страшная, конопатая… Вылюдняла! Хоть сватов засылай. Да рази нам посветит… Атаман за нее урядника отхватит, а то и самого хорунжего. Что, не веришь?
Затолкал Борис в карман подарок, хранивший еще в складках духовитое тепло хозяйки. Взял гармошку, растянул до отказа, насколько хватило у нее духу…
С той поры не встречались. С нетерпением ожидал пасхальных дней.
Всадники свернули к кургану. Сдерживая каракового иноходца, сидел в казачьем седле сам хозяин, местный властелин, конезаводчик Королев. Его сопровождали чины из военного ведомства. Толстый полковник с белыми витыми усами на запорожский манер держался стремя в стремя; почтительно наклоняясь к степняку, вводил его в круг столичных новостей. Но Королева не занимали салонные интриги; он настойчиво сбивал разговор к неладным делам на Дальнем Востоке.
— Любезный Анатолий Семенович, скажите… есть ли смысл теперь, после нашего поражения, двигать Второй Тихоокеанский флот в японские воды?
Закатывая глаза, полковник поднял пухлую ладонь: воля вышнего.
— А не на земле ли виновники трагедии России? Больно часто мы киваем на небо…
— Сергей Николаевич…
— Я лично не вижу смысла. Россия потеряет свой престиж и на воде, как то случилось на суше. Да, да, непременно. Государство, в коем скована всякая прогрессивная мысль, не может быть сильным, тем паче — великим.
Королев не замечал умоляющего взгляда полковника.
Поодаль гарцевала на тонконогих англо-арабак молодежь. Возглавлял сын хозяина, Павел, семнадцатилетний корнет; он приехал из Москвы на пасхальные каникулы. Тут куда веселее! Тон задавал кареглазый драгунский ротмистр, дальний родственник хозяев. Дотрагиваясь согнутым пальцем в белой перчатке до колечек красноватых усов, рассказывал о нраве молодой генеральши — жены командира корпуса.
Павел, не слушая, оглядывал из-под надвинутого козырька дымящуюся апрельскую степь, думал о вчерашнем… Экипаж, высланный отцом из имения в Великокняжескую, он отправил с вокзала обратно. Наказал к вечеру прислать за ним в станицу верховую лошадь. Тревога вселилась еще на перроне — она не встретила. Посылал телеграмму.
Шел по Атаманской, главной станичной улице, утопая в грязи. Терзаемый ревностью, прикидывал, что срок немалый, измениться могло тут без него многое… Письма письмами, но разве в них все скажешь? От нее же знал, что Федька Крутей, его соперник, в станице. Правда, всю зиму она не упоминала о нем. Но молчание и пугало: вряд ли оно могло быть случайным…
Вот он, знакомый забор, голые ветки сирени с набухшими почками, деревянная колотушка звонка под резной аркой калитки. Дергал, готовый увидеть черт знает что.
Открыла калитку сама Агнеса. Не удивилась, не испугалась. В простеньком домашнем платьице, в переднике; расставив голые по локоть руки, склонила набок светловолосую голову с газовыми бантиками. На немой вопрос его ответила:
— Не пошла на вокзал… Дорога грязная.
— А Федька?
Вспомнив, Павел занялся изнутри огнем. Каким же дураком выглядел! Из всего, что было потом, одно имело смысл и интерес: Агнеса не отклонила приглашения побывать в пасхальные дни у них в имении» С условием: будет с подругами; и еще: он пришлет за ними верховых лошадей. На тачанке не поедут…
Дурное настроение разогнал нынче утром отец. Тая усмешку, надоумил: если в самом деле у барышни страсть к верховой езде, то можно сделать ей приятное… Попросту подарить Агнесе коня. Горячо ухватился за такую мысль. Потому и сопровождает отца по зимникам. По своему вкусу выбирает скакуна. Отец хвастается: на Ма-ныче, на чаловском зимнике, гуляет отборный косяк выведенной им породы — донской.
С кургана открылся Маныч. За горизонт уходят заросли прошлогодних камышей, залитых вздувшейся от дождей речкой. Павел, захваченный родной с детства картиной, невольно натянул повод. В версте, у желтой кромки плавней, виднелись плетняные конюшни, базы из жердей, саманная мазанка с торчащей трубой.