Таким образом, Икарий разом удовлетворил желания представителей всех лагерей и мнений к вопросу о министре. Те, кому Тиберия было жаль, преимущественно это были люди возраста министра, или даже более преклонные, как бы не ненавидели первого советника, не могли не восторгаться его гуманизмом. Вместо того, чтобы судить Тиберия, изменника и диссидента безотлагательно, как того требовал закон, Икарий решил пообождать, дав преступнику время прийти в себя и обдумать свое положение, раскаяться, если есть за что, или хотя бы принять решение будущего суда в здравом уме. Интриганы и просто недруги Тиберия, в особенности те из них, кто знал, в каких условиях содержаться преступники в казематах, также хвалили Икария. По мнению недругов, такое наказание Тиберия было даже хуже, чем если бы его просто быстро осудили и казнили (они уже сейчас были уверены, что Тиберия казнят, и иного поворота дела принять были не готовы). А так, у преступника оставалась еще надежда, пускай и ничем неподкрепленная, что его, если не оправдают, то хотя бы не поступят с ним со всей возможной строгостью. Ведь, как известно, нет ничего хуже надежды для преступников, совершивших тяжелейшие из преступлений, но и в то же время нет ничего светлее для таких, кроме разве что воспоминаний о днях бесконечно далеких от их мрачного сегодня.
Глава V
Смерть Брута (а также нескольких других стариков, скоропостижно скончавшихся подчас недавних волнений) без лишних разговор и охоты на ведьм записали на счет времени и Тиберия. Хоронить Брута было решено двумя днями позже, на закате, в одном из расположенных вблизи дворца садов, у самых корней двухсотлетней ивы, по заветам самого старика, лет уж двадцать как написанных и отложенных до востребованности на самое дно дальнего ящика его стола.
Тело Брута по осмотру врача снесли в погреба, что под старой часовней. Врач не стал тело даже вскрывать, лишь бегло проверил на момент наличия жизни и махнул рукой, чтоб забирали. Погреба, в которые снесли тело, как раз для того и были предназначены: в них сносили тела всех дворовых, неблагородных по происхождению. Там люди обученные и уполномоченные подготавливали тела покойников к захоронению, обрабатывали специальной жидкостью, если это было предусмотрено верой, проводили с телами другие ритуалы, опять-таки в соответствии с традицией вероисповедания. Люди эти и сами были приверженцами разных религиозных течений, последователями учений разнообразных культов богов Нового пантеона.
Основными чертами, объединяющими всех богов Нового пантеона, были их лояльность к другим учениям (кроме запретных: учений богов, не входивших в Новый пантеон) и терпимость к неверующим людям. Этими же двумя качествами, в развитой их форме, должны были обладать специалисты по погребальным ритуалам, чтобы хоть как-то уживаться вместе. Они также, как и слуги, жили при дворе, содержали их также, как и слуг, на казенные деньги, а должности этих людей никак не могли быть упразднены, хотя большую часть времени они формально занимались обслуживанием часовни и прилегающих к ней помещений, то есть на практике решительно ничем не были заняты. И по сей день данная строка расходов в смете оставалась бременем мертвого груза, из числа тех трат, которые ни поднять на рассмотрение, ни тем более оспорить без опасности скандала и огласки невозможно.
Во второй половине дня, предшествующего дню погребений, Люций вошел в королевскую гардеробную для примерки нового наряда. Король был вовсе не обязан присутствовать при захоронении Брута, обычного в общем-то слуги, пускай и выслужившегося, и весьма доверенного, вот только его с покойником столько всего связывало, что он по собственной воле возжелал явиться на похороны. Это его желание повлекло за собой ряд неминуемых последствий. Часть из которых затронула короля непосредственно; часть - затронула косвенно; часть - не затронула вовсе, по крайней мере, не затронула видимо, но привела в движение иные механизмы, что в конечном итоге тоже повлекло за собой определенный результат. К первой части последствий в том числе относилось и посещение Люцием портного, которого король с ранних лет ненавидел, а его ателье сторонился как мог.
Портного звали Приском и до новейшего времени они на пару с Брутом слыли древнейшими из дворовых. Теперь Приск остался один такой, и тем смешнее казалось это его прозвище человеку непосвященному, чем больше ему становилось известно подробностей из жизни портного. Приск обитал безвылазно у себя в мастерской, где всегда имел из чего шить, чем шить и для кого шить. Несмотря на преклонные годы, Приск не имел отбоя в заказах: шутка ли, королевский портной? Старый мастер был первейшим законодателем мод по части одежды, наиболее востребованным мастером в своей сфере, - в сфере практичного искусства, как сам он любил называть ее. Все прочие столичные кутюрье лишь подражали Приску, перенимая в той или иной форме его идеи и видоизменяя их, иногда до почти полной неузнаваемости, но никогда не до полнейшего отсутствия истоков.
Невозможно не отметить также, что Приск был чутким малым и точно так, как Икария лучше всего представить пауком, сидящим в самом центре глобальной агентурной сети, им же и сплетенной, так и Приск тоже может быть представлен пауком, плетущим сети, своего рода... Не таким, как Икарий, конечно, в отличие от него Приск в делах человеческих подлостью и коварством никогда не отличался, он к ним, к делам человеческим, и отношения-то по факту не имеет никакого.
Спросите у первого встречного джентльмена, и он вам ответит (если создадите впечатление порядочного человека), что да, так и есть, Приск несомненно урожден был человеческой женщиной. На досуге зайдите в архив, милейший, поинтересуйтесь переписью, - ответит вам джентльмен на вопрос об именитом кутюрье, - там даже укажут адрес, впрочем, не факт, что верный: все-таки государственное учреждение - неточности у тамошних служащих не отнять; скажут какой женщиной был рожден Приск и когда именно, даже при каких обстоятельствах и кто тогда правил. Ну, последнее вы как человек порядочный и сами должны знать... А вот у самого Приска лучше не спрашивайте... Да, не спрашивайте... Он о прошлом и своих близких рассуждать ой, как не любит... Впрочем, милейший, дело-то пустое, так как едва ли вам это удастся, - поговорить с Приском! Он человек занятой, видите ли. К праздным беседам не расположен... Если по заказу только. А, понял, вы, наверное, ценитель?! - воскликнет вдруг джентльмен ближе к концу разговора, - тогда уж, извините, точно поговорить с ним не получится... Приск ведь всех ценителей знает в лицо и потому заранее избегает, они для него хуже моли, для портного-то, ценители! Хе-хе! Не спрашивайте откуда, просто знает, как птицы знают, когда дождь пойдет. По наряду, может, распознает? Кто его, Приска, разберет-то? Хе-хе! А впрочем, задержался я что-то, болтая с вами, мистер, дел ведь невпроворот; ну, бывайте тогда что ли... - он приподнимет шляпу и, погрозив вам пальцем, уйдет. И только поздним вечером, в доверенном кругу друзей, играя в карты, этот джентльмен с досадой вспомнит, что он ведь, этакий растяпа, забыл вам указать дорогу к ателье, а между тем о пути туда вы его и спрашивали первоначально, уже потом только о кутюрье. Как вспомнит, так и забудет, так скоро забудет, как карта ляжет, - уж такие они, эти джентльмены!