Он вспоминала, что любил хвататься за ветки, собирать их побольше в кулачек и бросаться с холма с разгона, любил качаться туда-сюда, подтягивая коленки к груди и повисая на ветвях, всецело вверяя свою судьбу прочности лозы. Стоя там, перед ивой, он вспоминал о прошлом и находил для себя объяснение своего настоящего. Двигаясь в составе процессии, Люций непрестанно думал о том, что делает здесь, и почему он не в библиотеке, корпит над планами, а идет хоронить эту старую образину. Теперь чем больше он стоял, тем больше вспоминал и понимал, что были светлые моменты между ним и Брутом, о которых предпочел забыть, чтоб ненавидеть старика, освободив себя тем самым от бремени прощать.
Не для одного только короля, но для всех замерших перед ивой людей видение печальной участи реликта находило свои собственные отголоски в их прошлом и настоящем. Каждый из процессии видел в иве что-то свое: Флавий увидел в ней себя теперь, каким видел в зеркале, стареющего и увядающего, отчего в его горле пересохло и захотелось пить; старая королева увидела их династию, фамильное древо, которому недолго осталось, так продолжились ее вчерашние тревоги и ночные кошмары; что увидели носильщики и специалист по погребальным церемониям мы оставим при них; что увидела скорбящая женщина, выдающая себя за кухарку, - пока нам рассказать не может.
В завете старика Брута ничего не было указано о том, как именно его следует хоронить, было только сказано, где это следует сделать, - в корнях у двухсотлетней ивы. Специалист по погребальным церемониям, смекая что к чему в отлынивании от работы, предположил, что корни такого большого дерева наверняка доходят до самого подножия холма и даже ниже его. Таким образом, не будет нарушением последней воли старика похоронить прямо здесь, у подножия, вместо того, чтобы тащить наверх, да еще и увечить корни, которые вблизи ствола по определению растут довольно толсто и густо.
- Тем более, что мы не взяли с собой топоры, - прибавил он в конце значительно, с видом знатока, тем самым поставив точку в обсуждении вопроса, который никто и не думал поднимать.
Копать могилу решили не у самого подножия, но несколько правее и дальше от луга, ближе к ручью. Здесь, хоть и не у самого берега, земля на глубине все равно была мокрой и рыхлой. Вследствие чего, носильщики довольно быстро управились с задачей. Вплоть до самого конца церемонии никто не проронил ни слезинки и только королева под конец буркнула что-то невнятное. Никто не расслышал, что в точности она тогда сказала, но было это нечто вроде: оживи сейчас Брут и имей он возможность лицезреть эту убогую церемонию, непременно бы умер повторно.
В момент, когда первая горсть земли упала на крышку гроба, послышался звук, похожий на тот, что слышал Люций на званых обедах. Как когда град бьет по крыше, или Брут быстро стучит по спинке трона своими костлявыми пальцами. Услышав знакомый звук, он содрогнулся, и на секунду допустил мысль о том, что, может быть, Брут и не умер вовсе, а они хоронят живого! Только на краткий миг паника взяла над ним верх, но Люций сдержал себя, а после образовался первый слой грунта и все последующие за ним ложились куда тише и звучали иначе. Вскоре он успокоился.
К моменту, когда все было кончено, небо полностью затянули тучи. Произошло это так стремительно и внезапно, что все почему-то подумали, будто небеса разверзнуться с последней горстью земли. Как бы в насмешку над их суеверной убежденностью дождь пошел лишь на второй половине пути ко дворцу. Когда шли хоронить, только носильщики изредка позволяли себе говорить вполголоса; с похорон же все возвращались уставшими и угнетенными, - на обратном пути молчали все.
Эпилог
В ту ночную, тревожную пору королева спала, как убитая, чего никак нельзя было сказать о старике Бруте. Так получилось, что вечный сон его оказался на проверку не слишком-то долговечным. Та скорбящая женщина, что днем, на похоронах, назвалась кухаркой и объяснилась как благодарная церемониймейстеру за помощь, некогда оказанную им ей, вернулась ночью к месту захоронения с подмогой в виде нескольких мужчин. Каким образом сумели смутьяны миновать стражу на входе во дворец, пройти через закрытые врата и не попасться на глаза ни одному из караулов неизвестно, но люди эти были не случайны, вели себя так, словно подобные дела им совершать было не в редкость.
С собой они несли инструмент, имели при себе масляные лампы, свечение которых укрывали тканью плаща. Когда же миновали стену живоплета и оказались на лугу, будучи прекрасно осведомленными о маршрутах часовых, они перестали скрываться; с той поры две яркие лампадки озаряли путь неизвестных до могилы Брута.
Лишь сырость и тьма окружала их, по колено в грязи они с трудом пробирались сквозь стену дождя, а меж их ног струились ручьи. Ненастье то утихало, то вновь разражалось, но что удивительно, не было совсем грозы. Лишь вдалеке и изредка блистали молнии, их яркие росчерки проливали свет на бурю и почти сразу же смывались с горизонта каплями дождя. Казалось, художник рисует пейзаж и все никак не может определится, какую ночь он хочет показать? Нужен ли ему свет, или достаточно и полной темноты?
Небо рыдало всю ту ночь так, словно было не позднее лето, а середина осени. Небо рыдало, но никто не оплакивал старика Брута. Дождь прекратился незадолго до рассвета. К утру главный садовник, пришедший в сад, чтоб осмотреть угодья и причиненный ненастьем ущерб, обнаружил, что могила Брута пустует и только тогда-то, после донесения испуганного садовника, о церемониймейстере вспомнили.
Что тут началось: в экстренном порядке собрали совет, на который пригласили всех членов королевской семьи, так как вопрос касался их безопасности. Король на совет не пришел, отчего старая королева, будучи и так на грани срыва, принялась метать гром и молнии из глаз во всех, кого видела перед собой. И, надо сказать, больше грозы припало на то заседание, чем на всю прошедшую ночь разом. Чаще всего молнии из глаз королевы почему-то летели в первого советника Икария, а тот между тем выглядел как-то необычно для себя напряженным.
По окончанию собрания, Икарий первым делом приказал усилить патрули, отрядить поисковые отряды в город и еще зачем-то осмотреть комнату Брута. Последнее распоряжение советника большинству показалось излишним, однако так как советник говорил от имени короля, оспаривать его решение никто не стал. Люди же, искушенные в тонкостях большой игры, в момент, когда распоряжение об осмотре прозвучало, лишь обменялись быстрыми, понимающими взглядами.
Как выяснилось по итогу, Икарий не прогадал: действительно, на месте жительства церемониймейстера произошел погром: ящики стола были выдвинуты, одежда из комода выброшена, а сам комод полуразобран, матрас был сброшен с кровати на пол и вспорот. По полу разбросано сено (из матраса), щепки (от комода), прочий сор, бумажки в ценности своего содержания, по всей видимости, незначительные, или сочтенные злоумышленниками таковыми. Глядя на картину в общем, было видно, что обыскивали в спешке, но провернуть подобное можно было только ночью, во время бури. Иначе бы даже с учетом уединенности жилья Брута, известного отшельника, на шум погрома непременно бы сбежались стражники и прочие резиденты, живущие поблизости. Все вышеперечисленные, но в куда больших подробностях расписал уполномоченный за осмотр капитан дворцовой стражи.