Когда же Фердинант, одевшись потеплее в сторожке, выбрался из замка, чего не делал уже несколько лет, послышались многочисленные щелчки, а картина отодвинулась в сторону. Из темноты открывшегося проема дохнуло сыростью и холодом, но холод этот был иным: тогда как холод снаружи был сухим, этот холод - влажный и отвратительный - разлагал кожу и плоть, подобно ядовитым испарениям некоторых топей Палингерии. Долгое пребывание на нем приводило к негативным последствиям, неотвратимо меняло живых существ. Вместе с холодом и сыростью из темноты вышел тщедушный старичок в очках, с большим и длинным носом, занимающим треть лица, и высоким лбом, покрытым плесенью. Он создавал впечатление мудрого отшельника, некогда добровольно ушедшего в заклание и теперь вернувшегося, будто почувствовав, что общество нуждается в нем. Это, впрочем, было далеко от истины - и с тех пор, как угодил в опалу, доктор Ганс покидал свое пристанище в исключительных случаях и почти никогда не появлялся в основной части замка.
Старичок прихрамывал на обе ноги, спину держал сгорбленной, ноги, дугообразно искривленные в области коленей, - согнутыми, видом и манерой движений напоминал лягушку, зачем-то вставшую на две задние лапы. Доктор Ганс, или то, во что он превратился, не походил на себя двумя десятилетиями ранее, - ничем более не напоминал статного мужчину в расцвете лет. Человек неискушенный и с Гансом прежде не пересекавшийся, навскидку определил бы ему возраст далеко за сотню, и только потому, что грудь его по-прежнему вздымалась - то единственное, что не позволяло с уверенностью перевести доктора из разряда "пока еще живых, но на ладан дышащих" в разряд "недавно умерших".
Кряхтя и причитая, Ганс прошествовал через зал, к Лорду, который как его Фердинант оставил, так и стоял с тех пор в ступоре. С горем пополам добравшись до него, доктор вытащил пробирку и принялся цедить слюну Мортимера, параллельно прощупывая его грудь и живот перепончатой лапой, а ухо - приложил к груди, где у живых обычно бьется сердце. Закончив, Ганс задумчиво посмотрел на лорда, а затем вернулся туда, откуда вышел, тщательно заперев за собой вход в катакомбы.
Глава IV
Улицы Хельмрока были объяты льдом. Повсеместно встречались обмороженные прохожие, не добравшиеся до укрытия, и теперь лежащие на тротуарах; встречались повозки, лишившиеся кучеров, и лошади, так и сгинувшие в узде. Фердинант любил зиму в отрочестве, но даже тогда между зимой и летом, не задумываясь выбрал бы последнее. Теперь он был стар и немощен, а в разгар лета (по-местному, - теплой осени) падал снег, и в свойственной старикам манере, которую по молодости частенько высмеивал, он размышлял о том, что мир не тот и все не то, что раньше.
Так тепло, как сейчас, дворецкий никогда еще не одевался, но все равно мерз, далеко не по-старчески. В вопросе подвижности живые были устойчивей к холоду, чем мертвые, - кровь разгоняла тепло. И хотя холод не упокаивал мертвецов окончательно, он лишал их возможности передвигаться и запирал в собственном теле, что для многих неупокоенных было сродни окончательной смерти, а то и хуже.
Уж много раз с момента выхода из замка Фердинант пожалел о том, что отважился на этакое геройство. Он с одной стороны корил себя за опрометчивость, с другой - был горд за решение вмешаться и повлиять на чрезвычайное положение, в котором оказался Хельмрок - город, пускай и не родной ему, как и весь этот край, но за годы служения ставший вторым домом.
Ситуации, подобные этой, уже случались в прошлом. Все те разы находился герой, готовый спуститься в шахту и восстановить ее работу. Каждый раз герой уходил ни с чем, не получив ни награды, ни славы. Виной тому нравы Хельмрока, его жителей и, конечно же, лорда Мортимера, в упор не замечающего бескорыстия.
Городская стража квартировалась в ратуше. Здесь же в теории проходили суды и все большие собрания. Раньше у города имелся бургомистр, жил да здравствовал, пока лорд не прознал о наличии в Хельмроке такой должности. Лишь единожды взглянув на бургомистра, стоя на балконе, он приказал его вздернуть, посчитав, что, цитирую, - этой толстой, разожравшейся на казенные деньги скотине для полного счастья не хватает только объятий петли на ее свинячьей шее! Теперь в Хельмроке не было бургомистра, а в его старом кабинете обитал командир объединенного городского гарнизона - капитан Баст.
Баст был также нездешним: выходец с юга, он заслужил свой нынешний статус чужими потом и кровью, чем понравился лорду. Обладая железной хваткой, Баст содержал гарнизон в кулаке, а отношение к узникам в темнице ратуши было отнюдь не мягче, а порой и жестче отношения надсмотрщика к каторжникам.
Несколько лет тому назад один из заезжих торговцев, на собственной шкуре познавший жестокость условий содержания в здешних казематах, предпринял попытку отомстить Басту, забравшись к нему в дом ночью и нанеся несколько ударов топором. Рубило этого самого топор с тех пор торчит из головы Баста, а неудавшийся мститель обитает где-то в Хельмрокских подворотнях, разобранный по частям и скормленный местным дворнягам. Умри капитан тогда, сейчас бы Фердинант не мялся в нерешительности у входа в его кабинет, ведь мертвецам в Хельмроке не положены высокие полномочия. К большому сожалению заместителей Баста, а также всех служащих в ратуше, и, если уж на то пошло, всех жителей города и странников проездом, Баст пережил жестокую расправу, но не вышел на почетную пенсию, а вопреки всему продолжил нести бессменный караул, еще более ужесточившись.
Теперь капитан сидел в кресле и наблюдал чайник, вода в котором, греясь от огня очага, вот уже несколько часов к ряду не хотела вскипать. В голове Баста это не укладывалось, как и не укладывалось в ней то, отчего ворота города до сих пор не закрыты на выезд и въезд, почему не растет пошлина, почему ему нельзя казнить без достаточного повода, если все встречи подданных с лордом, даже самые пустяковые, обычно именно этим и заканчиваются, и куда еще запропастился его проклятый первый помощник (в понимании капитана - личный секретарь).
Слух Баста, заметно обострившийся после инцидента, различал тяжелое дыхание гостя, в нерешительности ожидающего за дверью, но природная склочность и дурной нрав, в довесок к фанатичной тяге к соблюдению не только городских законов (которые подчас сам же и устанавливал, или наоборот - менял устои, когда те шли в разрез с его мировоззрением), но и элементарных норм приличия, не позволяли капитану пригласить незваного гостя в кабинет. Он ожидал стука, а его не следовало - и это тоже злило Баста.
Капитан не мог видеть сквозь стены, а отсутствие привычного шума работы для него не представлялось достаточно веским поводом, чтобы поняться с кресла и пойти проверить обстановку в ратуше. Сделай капитан так - выйди сейчас из кабинета - он бы увидел, что большая часть помещений здания городского муниципалитета превратилась в ледник. Фердинант же, проделав весь этот длинный путь от замка к центру Хельмрока, имел возможность убедиться в плачевности положения города. Осознание собственной ответственности за происходящее, а также крайне вредные угрызения совести за несовершенное им преступление в очередной раз подтолкнули старого слугу к решительным мерам, - Фердинант постучал в дверь.