Из противоречий души и тела рождался дискомфорт, его-то Фердинант и подавлял, скрывая внутреннюю борьбу, и потому лицо его ничего сейчас не выражало. Он не думал о капитане плохо или хорошо, но воспринимал его ярость как нечто вполне естественное, очевидное, само собой подразумевающееся. Старый слуга, окруженный самодурами и диктаторами большую часть сознательной жизни, разучился понимать иной подход в управлении, хоть и знал, что таковой существует где-то, - это где-то было для него сродни другому измерению, - измерению, с которым его мир никогда не входил в соприкосновение.
Капитан видел в Фердинанте очередного заговорщика, как и в любом другом человеке из своего окружения. Это был страх не последствий возможного предательства, но страх предательства как такового, а также страх того, что он - матерый сом - попадется на крючок. Случись так - это значило бы, по крайней мере для Баста, что пришло время уйти на покой, и что он более не пригоден к службе. Баст слишком долго пробыл в седле, и, как известно, всякое дело накладывает на человека определенный отпечаток, деформирует его личность, придает ей специфических свойств, не всегда и почти никогда не идущих на пользу человеку вне его компетенции, - никак не облегчающих, а зачастую только усложняющих общение с людьми
- Пойдем, слуга... Лишние руки не помешают, - небрежно бросил Фердинанту Баст, проходя мимо него, к дверям, и по пути едва удостоив слугу взглядом; бросил, как бросает псу кость хозяин. Его зычный голос звучал так по-командирски, будто не дворецкий решал за себя идти ему, или нет, но только от воли капитана зависела его дальнейшая участь. И хотя Фердинант никогда не ходил под Бастом, и имел полное право отказать капитану в помощи, особенно теперь, когда благодаря ему шестеренки механизма власти, было вставшего от нежданного катаклизма, вновь завертелись, гиперболизированное чувство долга, а также потребность в подчинении в очередной раз сыграли с дворецким злую шутку.
Мортимер и Баст почти во всем отличались друг от друга, но тех немногих общих черт, в которых они сходились, - качеств единых для всех управленцев и просто людей, одаренных большой властью в любой ее форме, той необходимой доли вольности в обращении с человеческим ресурсом, которой Баст располагал, с лихвой хватило на то, чтобы обуздать дворецкого - этого старого мерина - и направить его скудные потуги на нужды времени.
Встрепенувшись и позабыв все то, что тяготило его, о чем он думал, Фердинант поспешил нагнать капитана. Вся его фигура, ссутулившаяся от холода и бремени, вдруг разом помолодела и, обретя конкретную, прикладную задачу, осмелела, преисполнившись прежнего рвения к услужению. Старичок, казалось, разом сбросил балласт целого десятилетия и ощутил небывалый прилив сил.
Глава V
За время, проведенное Фердинантом в ратуше, снаружи изменилась лишь степень обморожения. Если раньше фонари блестели багрянцем в кровавом свете Тура - первой луны, - будучи покрытыми едва заметной коркой льда, теперь эта самая корка, сделавшись в два раза толще прежнего и утратив былую форму, неравномерным бугристым слоем охватывала их продолговатые тела, а красный свет залил улицы целиком и полностью, и выражался он не только в отблесках фонарей, но доносился прямыми лучами света, ибо Тур завис над городом во всей своей воинственной красе. Теперь снег был почти по колено и продолжал падать новый. Хельмрок - город мертвых, - находясь в запустении, и погребенный под завалами снега, напоминал покинутый на произвол судьбы и забытый всеми курган. Город - одна большая братская могила, и те немногие его обитатели, что сохранили подвижность, не имея возможности покинуть этот стремительно утопающий в снегах корабль из-за погодных условий и запертых ворот, прятались по домам у разожженных очагов и в страшном предвкушении наблюдали неумолимо убывающие запасы угля.
Только двое отважились вмешаться, или, точнее сказать, были вынуждены сделать это за неимением других кандидатур, и сознавая, что произойдет в случае их отказа. Сейчас они медленно продвигались вперед, минуя покинутые дилижансы и переступая тела, но не к главным воротам города они шли, как можно бы было подумать, исходя из расположения шахты, а в самый его центр, где на холме - погост, а в середине его - Склеп.
Подъем на холм ожидаемо выдался труднейшей частью маршрута, и не в последнюю очередь потому что к моменту начала восхождения старики в конец запыхались.
Баст за время службы в администрации совершенно отвык от полевой работы, существенно прибавил в весе и сократился при этом в росте - потерял отменную физическую форму и вид громилы, некогда внушавший страх и уважение. Теперь он был необъятный толстяк, и как большинство толстяков, - неуклюж, что выражалось в постоянных потерях равновесия на льду и нескончаемых падениях в сугробы, встречающиеся у обочин и на самих дорогах в неисчислимом множестве. Каждый раз падая в такой, он потешно сучил ногами, и каждый раз поднимаясь, не без помощи дворецкого, смотрел на напарника не только без благодарности, но так, будто малейший намек на улыбку карается смертью. Едва ли, впрочем, револьвер стрелял после стольких падений - испытаний влагой и холодом, и все же одного только взгляда Баста, безумного и свирепого, было достаточно для слуги, чтобы потупить взор.
Фердинант - немногим старше капитана - исчерпал скудный запас сил еще на подходах к ратуше. Тот небольшой их прилив, что слуга ощутил, когда командир приказал выдвигаться, иссяк вскоре после возобновления движения по тому леднику, в который обратились некогда славные улицы города.
Парадоксально, но смерть в льдах, была им отнюдь не к лицу, и Хельмрок, казалось бы, привычный ко всевозможным преступлениям и казням, и который, казалось бы, со смертью на ты, собственный конец встречал тяжело и болезненно. Как известно, смерть не может быть легкой и естественной, какой бы причиной не была она обусловлена, пока умирающий не примет кончину как должно, пока не распрощается с жизнью, - Хельмрок же этого делать не желал.
Со времен начал снегопада погост - главная достопримечательность города - побелел и прибавил в объеме. Благороднее седин Фердинанта, грязно-серых от тягот жизни, заснеженный он был покрыт серебром, а поверх того серебра залит небесным заревом. И снег в том зареве представлялся иногда малиновым, когда непогода рассеивала лучи, а иногда, когда в редкие моменты ночное небо прояснялось, и Тур сиял, ничем не сдерживаемый, - багряным, подобно вину или любимой накидке лорда Мортимера (все накидки лорда - багряные). Но туч в небесах было много, и тучи те, не переставая, осаждали город и его окрестности, таким образом снег, лежащий на земле, почти все время обновлялся и был малиновым. Те же изумрудные сполохи нескончаемых гроз, что небо обуревали в обычное время сезона, как представлялось старикам, - совсем утихли. Они теперь, в ретроспективе, казались их умам предвестниками катастрофы, постигшей ныне Хельмрок, что, если по уму и беспристрастно, - большая глупость, ибо грозы были всегда, вот только по уму и беспристрастно у стариков почему-то не получалось.