Прикончил певца, хозяина таверны и всех гостей,
Прикончил капитана и команду, что в верности твоей не сомневались,
Ведь есть у бродяг морских поверье,
Что дружба, омытая седыми волнами,
Крепче канатов пирса.
Греясь в кресле у очага, дремала единственная дочка старика-хозяина,
Юное создание в кружевном платье и с разноцветными лентами в волосах.
Навсегда пропал с ее прелестного молоденького лица девичий румянец.
Там, где иной бы побоялся занести руку,
Ты занес лезвие.
Темнота не скроет от моего взора ничего.
Кровавые следы, оставляемые на земле твоими сапогами,
Осветят для меня звезды.
Видел я исчезающую палатку странствующего доктора.
Всегда молодого, адски-рыжего и бездушного.
Видел и зелья, которые ты,
Заспиртованных младенцев и змей в бутылях переставляя,
Снимал с полок и в сумку свою укладывал.
Отлучился хозяин-бестия,
Задремал ученик его у входа в шатер, тканью со звездами завешанного,
И никто остановить тебя не смог.
Кабы не рождение у кочевых собратьев хозяина мальчишки,
То горел бы ты, пойманный, в раскаленной добела лаве.
Когда в очередной раз ты притворялся больным у разбитой дороги и просил милостыню,
Что же ты не кланялся кибиткам бродячего цирка?
Цветные флажки, игральные карты и колокольчики на атласных лентах уберегли тебя.
Доктор в расшитом звездами синем плаще
На рождении сына предсказательницы присутствовал,
Пока ты хозяйничал в его палатке.
На руках держал он друга твоему сыну,
Неприятеля твоему сыну,
Врага твоему сыну.
Золотом и серебром щедро одаренный,
Отпаивал лекарь новорожденного травами целебными,
Чтобы одарить его выносливостью и физической силой,
Пока ты для своего сына искал яд.
Не радуют тебя ни звон ребячьего хохота, ни блеск любящих преданных глаз.
Только дребезг и сверкание грошей радуют тебя.
Ты нерожденного ребенка в теле матери убить пытался,
Не нужны тебе были жена и сын,
Ведь золотые горы на троих не делятся.
Ни на миг не слабело в черством сердце намерение
Отравить кровь свою же, но в более юном теле.
Однако слишком жить хотел казненный за одно только желание появиться на свет,
Он, будучи таким же плутом, как отец его, саму Смерть вокруг пальца обвел.
Малец рожден был и улыбнулся тебе, обличая поражение убийцы.
И медлит Дэви Джонс с тем, чтобы наслать кракена на корабль пиратов,
Когда ты находишься у его бездны:
Даже на дне морском стал бы ты со скелетов и сирен снимать жемчуга.
Нет и не было тебе судии,
Не боялся и не стыдился ты,
Когда речь шла хоть о горсти монет,
Ни королей, ни герцогов, ни простолюдинов.
Из-под гильотины ты мог сбежать,
Лишь затронутый волосок оставив на лезвии.
Лгать честнейшим и мудрейшим не страшился ты
На бесконечных судах и допросах.
Так что же робеешь теперь передо мной?
Знаешь, что простой человек, если бы судил тебя,
Был тобой обманут,
Но от меня, говорящего со звездами,
Не скрыть ничего.
Да только нет у меня секиры палача для незваного гостя,
Не стану я тебя, даже если в многократной вине твоей убежден, убивать,
В чем и клянусь.
Молви же слово теперь, когда ты снова смел.
И звезды между тем обволокла молочно-белая дымка рассвета,
Стали они неразличимы на небосводе.
Засыпали созвездия, объятые мягким туманом Млечного пути,
И утихал их серебристый шепот.
Разбойник морской, едва коснулись его опущенных плеч следы зари,
Перед Темным Милордом на колени упал,
Главу склонил, в мантию колдуна впился
Да завыл, горюя и убиваясь по уничтоженной в себе добродетели.