— Я тебя не брошу, — шептала Керме. — Как ты мог подумать, что я тебя брошу?..
Глава 13. Наран
Наверное, горы — это огромный муравейник в степи. Людей там куда больше, чем можно встретить, всю жизнь кочуя от аила к аилу. Здесь совершенно другие правила — юрты тоже возводят из войлока, но они куда реже покидают насиженное место, чем где-либо в степи, постепенно полнеют и отращивают себе панцири из камней и древесины. Ходишь вокруг такой и разглядываешь со всех сторон, пытаясь понять, что это за животное и из какой тайги оно выползло, и самое главное — где здесь вход, пока с какой-нибудь стороны не колыхнётся войлочный порог и не покажется лысая голова монгола, вопрошающая:
— Чего ты тут шатаешься?
Они более приземистые, широкие и плоские. Такие, чтоб не уволокло ветром и чтоб внезапно обрушившийся с горы камень не смял юрту целиком, а всего лишь проделал в ней дыру. Идолов здесь не ставили, а обязанность поклонения богам целиком перекладывали на камов. Да и те просили о милости не напрямую у Неба, а перекладывали эту обязанность на своих многочисленных духов. У камов не было своего шатра в аиле, ютились они высоко в горах, так, что сам кам по прошествии десятка лет забывал, из какой деревни он родом.
К удивлению Нарана, к камам здесь относились с долей презрения и отзывались о них довольно грубо:
— Они много едят, и от них мало пользы. Только трясут своими костями попусту… вон, у Танагара не проснулась поутру жена, так до сих пор эти бездари ищут её двойника. Пока искали, где бедолага заплутал, нашли в тайге кости коня, которого ещё в начале весны потерял тот же Танагар. Он говорит — отыщите жену, а они конские кости нашли… ну куда это годится? И ведь коня по весне тоже искали. А нашли собаку Уура. Медведь задрал. Уур её по хвосту узнал…
На полянках, если приглядеться, всегда можно заметить белые точки — то пасут овец, табуны отправляют на зиму в горы, самим искать себе пропитание. В степи, где по зиме постоянное перемещение служит залогом выживаемости, здешние порядки обложиться шкурами и зарыться как можно глубже в снег показались бы дикостью.
Они отправились в путь следующим утром. Старик сразу взял резвый темп, подгоняя свою лошадку пинками. Сама собой отыскалась среди деревьев тропа, белеющая голым камнем, и Наран живо представил, как долгие десятилетия лошадиные копыта сдирали с неё кожу и мясо, оставляя только кости.
Ехали в молчании, в желудке юноши впервые за долгое время переваривалось не добытое им самим, сдобренное специями и поджаренное мясо. Хотя там была кровь, лис внутри него остался недоволен, он грыз нарановы рёбра, вызывая в позвоночнике протяжную, ноющую боль.
Может быть, тут и не пахнет родными степями, может, колючий пейзаж взрезает Нарану живот, и он буквально чувствует, как ледяные шапки гор рвут на мелкие части кишки и ломают позвоночник. Но всё же здесь потрясающе красиво. Он и не помышлял, что такая высота возможна, что можно разглядывать аил сверху, будто бы умостившись верхом на облаке и свесив ноги. Воздух сам был как кусочек льда, его требовалось долго рассасывать, прежде чем удавалось получить немного кислорода, и сердце то замедляло свой стук, то снова ускоряло, пытаясь приспособиться к новым условиям.
Через несколько часов, когда солнце зависло прямо над пальцем скалы, на которую они поднимались, дорога милостиво предоставила им возможность передохнуть на развилке. Одна тропа по-прежнему звала их за собой вверх и со временем грозилась превратится в череду прыжков с уступа на уступ, другая ползла влево, огибая скалу и вяло помахивая пушистым от поросли папоротника хвостом.
Рядом с беспокойной, убегающей наверх дорогой на плоском камне был намалёван какой-то знак.
— Что это значит?
У ковырял в зубах.
— «Трудная тропа к хорошему каму».
— И много там таких указателей?
— На каждом повороте. Ещё отмечены места, где тропа плохая и где нужно вести себя потише, чтобы не накрыло лавиной.
— А к плохому каму?
— К плохому не нужно указателей. Люди и так знают, как их найти.
— Так веди!
Наконец они пришли на более или менее ровную площадку, окаймлённую, словно ожерельем, кустарником с синими ягодами жимолости.
На шестах здесь были развешаны шкуры, очень старые, проеденные насквозь солнечными лучами или, быть может, полевыми мышами. Солнце как раз было на их стороне, и заглядывало то в одну, то в другую прореху, будто бы любопытный ребёнок.