– Подумай над этим, – кинул мне Тод, вставая из – за стола.
Но потом он опять присел, наклонился, как можно ближе ко мне, заглянул в мои глаза и тихо сказал:
– Кстати, Скай, твой подопечный инвалид после окончания действия твоего укола, проснувшись от очередного приступа боли, разглядел себя внимательно в разбитом им пару лет назад зеркальце, которым он давно не пользовался. – Да так сильно напугался своего отражения, что вскрыл себе вены и тихонько скончался.
Тод посмотрел на часы, которые висели на стене кафе за моей спиной и продолжил:
– Двадцать семь минут назад, трусишка… – А ты, проморгал его, окрылённый своей утопией по спасению человечества, не дав тем самым бедняжке шанса в нужное время совершить и исправить свою ошибку. До встречи, дружище…
Он вышел на улицу и прошёл мимо меня, сидящего в окне кафе и смотрящего в след его уходящему силуэту. На землю медленно падал снег…
На следующее утро я долго спал. Мне ничего не хотелось, но телефонный звонок заставил меня подняться с постели. Голос Синди мне сообщил в трубку:
– Скай, Творец отказал в твоём предложении. – Всё остаётся так, как есть.
Глава восьмая
Дворик грязненький, домик маленький. Единственная лампочка над входной дверью, как далёкая звезда в ночном небе указывает приходящим сюда дорогу.
Услышав лай своей ушастой чёрной с ярко белой грудкой собачонки, старуха поспешила навстречу дорогому гостю. Только успела она схватиться за ручку двери, как в дверь постучали.
– Здравствуйте, мистер Тод, проходите, – улыбаясь и раскланиваясь перед гостем, любезная китаянка, приглашала гостя в дом. – Ван Мин ждёт Вас, мистер Тод.
– Спасибо, дорогая, спасибо, – ответил ей гость, и поспешил пройти внутрь дома, где в отличие от двора, был идеальный порядок и чистота.
В глубине комнаты, освещаемой только двумя большими благовонными свечами, полулёжа на мягких цветных атласных подушках, в тишине располагался старик – китаец. Одна свеча горела у его изголовья, другая у ног. На вид ему было немного больше ста лет, но густые не полностью ещё поседевшие длинные волосы говорили о великолепном для его возраста здоровье. Свет пламени свечей блестел в белках глаз старика, зрачков у него не было, с рождения он был слеп. Услышав приближающиеся к нему шаги гостя, китаец медленно ладонью погладил сверху вниз свои длинные усы и кивнул ему в знак приветствия.
– Здравствуйте, глубокоуважаемый Ван Мин, – ответил хозяину, присаживаясь напротив китайца на персидский ковёр, не менее уважаемый в этом доме Тод.
Наступила молчаливая пауза, которая продолжалась около минут трёх. В тишине только был слышен треск горящих свечей, которые медленно задрожали, когда старуха плавно появилась, неся мужчинам на подносе чай, и как чёрный лебедь, уплывая обратно, растворилась в темноте дабы не мешать их разговору.
Оба собеседника никуда не спешили. Сделав несколько, глотков чая китаец, как бы отчётливо видя перед собой гостя и глядя на него, начал разговор:
– Мистер Тод, я должен повторить Вам свой вопрос, на который Вы в последнюю нашу встречу обещали подумать и дать мне сегодня свой ответ, – не торопясь и вдумчиво говорил старик, – Вы, уверены в том, что Вам это нужно, мистер Тод?
– Да, Ван Мин, я не передумал, – спокойно ответил ему Тод, – не беспокойтесь. – Сделайте своё дело.
– Я не собираюсь учить Вас жизни – это бесполезно… Вы не станете слушать человека, мистер Тод, конечно, но я предостерегал Вас от этого шага и предупреждал Вас о возможных последствиях…
– Да, Ван Мин, я сделал свой выбор и мне нужна только лишь Ваша помощь в его реализации. Всё решено.
Старик молча кивнул, привстал на колени, выпрямил спину, сложил перед собой ладонями вверх руки, и, не закрывая глаза, вдруг развернул свои глазные яблоки на сто восемьдесят градусов карими зрачками вперёд, о наличии которых и нельзя было догадаться. Потом он замер, окаменев, и покинул на какое – то время своё тело.
Тод, с интересом, тоже неподвижно сидя, наблюдал за китайцем и всматривался в его неподвижные глаза. «Может он забыл их закрыть?» – подумал Тод. Сердце старика не билось, кровь в сосудах остановилась. Воздух в комнате стал вязким, а свечи продолжали гореть, перестав потрескивать в гробовой тишине.