Вдали на поле виднелась группа домов, и автомобиль наземной службы вывернулся из-за них и помчался по лугу к нему.
Легкий ветерок ворвался в разбитый иллюминатор, коснулся лица, напомнив ему…
«Дыши, — приказал он самому себе. — Ты должен дышать, обязан выйти и улыбнуться им. Они ничего не должны заметить, сразу, во всяком случае. Борода и одежда немного мне помогут. Они так будут глазеть на них, что мелких деталей не заметят. Но не отсутствия дыхания, они могут заметить, что ты не дышишь».
Он осторожно втянул в себя глоток воздуха, почувствовав, как воздух с острой болью прошел по ноздрям и хлынул в горло, ощутил его огонь, когда он коснулся легких. Еще вдох и еще один… В воздухе был запах, и жизнь, и странное возбуждение. Кровь билась у него в горле и стучала в висках. Он приложил пальцы к запястью и ощутил, как она пульсирует. Подступила тошнота, короткая, выворачивающая желудок, но он справился с ней, напрягая все тело, вспоминая обо всем, что он должен сделать.
«Сила воли, — сказал он себе. — Энергия ума, энергия, которую никто не использует в полную силу. Воля, чтобы приказать телу, что оно должно делать, энергия, чтобы заставить работать мотор после многих лет ничегонеделания». Один вдох, потом второй. И сердце уже бьется ровнее, стуча как насос. Успокоился желудок.
«Начинай действовать, печень. Продолжай качать кровь, сердце. Не то чтобы ты был старым и «ржавым», ты никогда не был таким. Просто другая система заботилась о том, чтобы ты был в форме, чтобы мог в мгновение ока перейти на запасной базис».
Но сам переход оказался шоком. Он верил, что так будет, боялся этого перехода, потому что понимал, что это означает агонию старого вида жизни и обмена веществ.
Он держал в уме схему своего тела и всех его работающих частей — непостоянную дрожащую картину, которая вздрагивала и меняла расплывчатые цвета. Но она успокаивалась усилием его воли, усилием его ума и наконец стала четкой, неподвижной и яркой, и он понял, что худшее позади. Он прислонился к рычагам управления корабля, сжав руки так сильно, что они почти вдавились в металл. Пот проступил на его теле, и он обмяк и ослаб.
Нервы успокаивались, кровь продолжала биться, и он знал, что дышит, даже не думая об этом. Еще секунду он тихо просидел в кресле, расслабляясь. Ветерок вновь залетел в разбитое отверстие и коснулся его щеки. Автомобиль подъехал уже близко.
— Джонни, — прошептал он, — вот мы и дома… Мы сделали это, Джонни. Это мой дом. То место, о котором я рассказывал.
Но ответа не последовало, только ощущение удобства воцарилось в мозгу, странного уюта, такого, какой испытываешь, когда лет в восемь сворачиваешься калачиком на постели.
— Джонни! — крикнул он.
И он почувствовал это снова… успокаивающее ощущение удобства, как ощущение собачьей морды в опущенной ладони.
Кто-то стучал в дверь корабля, стучал кулаком и что-то выкрикивал.
— Ладно, — сказал Ашер Саттон. — Я иду, прямо сейчас.
Он нагнулся и поднял плоский кожаный чемоданчик, стоявший рядом с сиденьем. Подойдя к двери-люку, он открыл его и вылез наружу. Там стоял только один человек.
— Привет, — сказал Ашер Саттон.
— Добро пожаловать на Землю, сэр, — произнес человек, и его «сэр» пробудило цепь воспоминаний.
Взгляд Саттона упал на лоб человека, и он увидел слабую татуировку серийного номера.
Он совсем забыл об андроидах. Наверное, о многом другом тоже. О многих маленьких привычках, которые улетучились из памяти за долгих двадцать лет.
Он увидел, что андроид уставился на него: на голое колено, видное сквозь продранную ткань, на ноги без ботинок.
— Там, где я был, — резко сказал Саттон, — невозможно было покупать каждый день по костюму.
— Да, сэр, — согласился андроид.
— А борода, — продолжал Саттон, — потому, что я не мог побриться.
— Я видел бороды и раньше, — объяснил ему андроид.
Саттон спокойно стоял и смотрел на мир перед ним… на взлет башен, светящихся в утреннем небе, на темную зелень деревьев, синие и алые всплески цветов в садах на наклонных террасах.
Он глубоко вздохнул и почувствовал, как воздух заполнил его легкие, выискивая все более дальние уголки, которые так долго голодали. К нему возвращалась… снова возвращалась память о жизни на Земле, о раннем утреннем небе, о пламенеющих закатах, о глубоком снеге, о росе на траве, о быстром переливе человеческого разговора, о ритме человеческой музыки, о дружелюбии птиц и белок, о мире и покое.