Потом он объяснил себе, что не заговорил с ней, потому что шоколадки были уже у нее, и она перепугалась бы куда больше, чем он того хотел. Поднявшись наверх, он не лег, а усевшись у кухонного окна, стал смотреть на задний двор. Он ругал себя мямлей, размазней, но потом подумал — нет, надо сделать иначе. Он все сделает деликатно. Он придумал, как он ей намекнет, и, уж конечно, это ее остановит. А потом, когда-нибудь, он ей объяснит, как здорово, что она вовремя остановилась.
В следующий понедельник он все убрал с подносика, откуда она таскала шоколадки, — теперь она наверняка поймет, что он все знает. Но она, как видно, ничего не поняла, только рука у нее нерешительно задержалась, а потом схватила два пакетика леденцов с другого подноса и опустила их в черную клеенчатую сумку, которая всегда была при ней. На следующий раз он убрал все и с верхней полки, но она, очевидно, ничего не подозревала, а просто потянулась к другой полке и опять что-то стащила. В один из понедельников он нарочно положил мелочь — серебро и медяки на поднос с конфетами, но она не взяла ничего, кроме конфет, и его это как-то обеспокоило. Роза все приставала, чего он ходит такой скучный и почему стал есть столько шоколаду. Он ей не отвечал, и она с подозрением поглядывала на покупательниц, не исключая и маленьких девочек. Он с удовольствием дал бы ей в зубы, но все это было неважно, лишь бы она не знала, что его мучает.
А он неотвязно думал — надо что-то сделать, и поскорее, не то девчонке будет все трудней отвыкнуть от воровства. Придется решительно вмешаться. И он придумал план, который ему показался самым верным. Он оставит на подносе только две шоколадки, и в одной, под обертку, засунет записочку — пусть прочтет, когда останется одна. Он исписал не один листок бумаги, составляя записку, и, наконец, выбрав текст, показавшийся ему лучше всех, переписал его отчетливыми печатными буквами на кусочке картона и сунул под обертку шоколадки. Там стояло: «Не делай этого, иначе тебе всю жизнь будет плохо». Он долго думал, как подписать: «Друг» или «Твой друг» — и в конце концов выбрал: «Твой друг».
Было это в пятницу, и он еле дождался понедельника. Но в этот понедельник она не пришла. Он долго ждал, но тут спустилась вниз Роза, и ему пришлось уйти наверх. А девчонки все не было. Он был страшно разочарован — ведь она никогда до сих пор не пропускала своего дня. Он лег на кровать в башмаках и уставился в потолок. Было обидно, что она оставила его в дураках, а сама теперь, наверно, обжуливает еще кого-нибудь. И чем больше он об этом думал, тем горше становилось на душе. У него дико разболелась голова, он никак не мог уснуть, потом вдруг заснул и проснулся без головной боли. Но проснулся он в мрачном настроении, в тоске. Он подумал о дяде Доме — тот уже давно вышел из тюрьмы и уехал бог знает куда. Интересно, встретятся ли они где-нибудь, если он возьмет те пятьдесят пять долларов и смоется? Потом он вспомнил, что Дом, наверно, уже совсем старик, может, и не узнает его, когда встретит. Он стал думать о жизни. Никогда не бывает так, как хочется. Старайся не старайся, все равно наделаешь ошибок, и никак от них не избавишься. Ни неба не увидишь, ни океана, потому что ты в тюрьме, только никто ее тюрьмой не зовет, а назовешь — никто не поймет, о чем ты, или притворится, что не понимает. Тоска его одолела. Он лежал, не двигаясь, ни о ком не думая, никого не жалея — ни себя, ни других.
Спускаясь вниз, он с насмешкой подумал, почему это Роза так долго его не хватилась, не изругала, но вдруг услыхал, что в лавке полно народу и Роза визжит как недорезанная. Протолкавшись через толпу, он с отвращением увидел, что она поймала девчонку с шоколадками и трясет ее так, что у той голова мотается во все стороны, как шар на веревочке. Выругавшись, он отшвырнул Розу от девчонки — у той на лице был смертельный ужас.
— Ты что, убить ее хочешь? — крикнул он Розе.
— Она воровка! — завопила Роза.
— Заткнись!
И он ударил ее по губам — иначе не остановить этот визг, но ударил сильнее, чем хотел. Рози ахнула и отшатнулась. Она даже не заплакала — обалдело глядя на толпу, она попыталась улыбнуться, и все видели, что у нее на зубах кровь.
— Ступай домой! — приказал Томми девчонке, но толпа у дверей расступилась, и в лавку вошла ее мать.
— Что случилось? — спросила она.
— Она мои конфеты крала! — завопила Роза.
— Я ей разрешил, — сказал Томми.
Роза выпучила на него глаза, словно он опять ее ударил, и, скривив губы, заплакала.
— Одну тебе, мама, — сказала девочка.
Мать с размаху ударила ее по лицу.
— Ах ты, воровка, я тебе все руки оборву!
Она крепко схватила девчонку за руку и дернула за собой. Девочка метнулась, словно в танце, не то падая, не то убегая, но у дверей ухитрилась обернуться к Томми и высунуть длинный красный язык.
Бернард Маламуд
В новелле Маламуда «Девушка моей мечты» есть начинающий писатель со смешной фамилией Митка. Митка пишет «символистичные», а потому «туманные» романы, которых не берет ни одно издательство, и молодому человеку так и не удается вкусить от сладкого бремени литературной славы. Образ Митки в какой-то мере автобиографичен. Бернард Маламуд (род. в 1914 г.), подобно своему герою, также жил в «меблирашках», печатался в дешевых журналах, писал хотя и не «туманные», но, уж во всяком случае, не простые, в определенном смысле даже «символистичные» произведения. И долго ждал литературной известности, которая пришла к нему только в 1957 году, после выхода в свет романа «Помощник» («The Assistant»), ставшего бестселлером и привлекшего внимание к автору.
Дальнейшие публикации — сборники рассказов «Волшебный бочонок» («The Magic Barrell», 1958), «Дорогу идиотам» («Idiots First», 1964), романы «Новая жизнь» («The New Life», 1961) и вышедший в прошлом году «Наладчик» («The Fixer») — о знаменитом процессе по сфабрикованному царской охранкой делу Бейлиса, еврея, которому инкриминировали «убиение христианских младенцев» и людоедство, — закрепили положение Маламуда в современной американской литературе. Сейчас его имя стоит в одном ряду с именами Нормана Мейлера, Джерома Сэлинджера, Ральфа Эллисона, Сола Беллоу, Джеймса Болдуина, Уильяма Стайрона, Джона Апдайка и некоторых других писателей, выступивших в США после второй мировой войны. Их книги в совокупности и дают то явление, которое принято называть послевоенным подъемом в американской прозе.
«Символистичность» Маламуда не имеет никакого отношения к символизму как литературной школе. Читатель, познакомившийся с рассказами этого сборника, может судить, насколько вещно и конкретно представлен в них мир Маламуда — мир бедных кварталов, черного хода, доходных домов и меблированных комнат, мир национальных гетто большого американского города, мир нетерпимости, отчаяния, жестокости, равнодушия, мир участия, нежности, надежды и веры. Впрочем, как и всякий настоящий художник, Маламуд не позволяет жизненному материалу одержать над собой верх. Он не прикован к чему-то одному и вовсе не считает себя обязанным снова и снова возвращаться к живописанию одной и той же убогой панорамы: грязная тесная улочка, проходной двор с мусорными баками, местечковая лавка на углу… От еврейского района Нью-Йорка, где семья иммигрантов перебивается на более чем скромные доходы от бакалейного магазинчика («Помощник»), автор переходит к изображению университета и университетской среды («Новая жизнь»). Новеллы Маламуда также разнообразны по теме.
Он пишет о неустроенности быта и жизни, о трагедии изгнанника, ученого-антифашиста, и о скорбях римской поденщины, о людях, приспособившихся к современному обществу, нашедших свое место, и о забавных чудаках, которых без цели мотает по жизни, которые не хотят или просто не могут принять мир таким, каков он есть, потому что сохранилась в них искра подлинной, а не официальной человечности. Лео Финкель и Пиня Зальцман («Волшебный бочонок»), мистер и миссис Ф. Панесса («В кредит»), Нат Лайм («Мой любимый цвет — черный»), Собель («Первые семь лет»), Георг Стоянович и мистер Каттанзара («Летнее чтение») — все они из породы неприкаянных неудачников, «бедных рыцарей» современной американской прозы, таких, как Холли Голайтли у Трумена Капоте («Завтрак у Тиффани»), Сэлинджеровы Холден Колфилд и молодые Глассы, Огги Марч и «заклинатель дождя» Гендерсон из одноименных романов Сола Беллоу.