— Не потому? — вместе с дымом выдохнул он.
— Нет, они тебя останавливают, потому что у тебя с собой боевое оружие.
— Ты о чем?
— Об этой куртке, детка. Еще парочку лезвий, и ты сам будешь увечиться, надевая ее. Когда на парне столько бритв, то понятно, что полиция будет его тормозить.
Шэз протянула руку и подставила Леону свои пять, он же, под дружный смех остальных, с сокрушенным видом хлопнул ладонью об ее ладонь.
— Куда этим лезвиям до твоего остроумия, Шэз, — сказал Саймон, и было непонятно, только ли от острых специй вспыхнули огнем его скулы.
— Если уж речь зашла об остроумии, — подала голос Кэй, когда главная тема была исчерпана, — из Тони Хилла невозможно ничего вытрясти, его никогда не застанешь врасплох. Я не права?
— Да уж, хитер, — подтвердил Саймон, откидывая с потного лба вьющиеся черные пряди. — Только на мой вкус слишком уж он чопорный. Такое чувство, что перед тобой — стена, подходишь к ней вплотную, а что дальше — не видать.
— Я вам скажу, почему так. — Шэз вдруг посерьезнела. — Это из-за Бредфилда. Того педика, помните?
— Убийцы, которого он сделал так ловко, что просто загляденье?
— Именно.
— Тогда ведь о многом умолчали, да? — вмешалась Кэй. Ее хорошенькое сосредоточенное личико, выражавшее любопытство, напоминало Шэз маленького грызуна, ужасно милого, но с острыми зубками. — В газетах намекали на ужасные вещи, но не вдавались в подробности.
— Можешь мне поверить, — повторила Шэз, глядя на половинку своего цыпленка и ругая себя, что не взяла вместо него что-нибудь вегетарианское, — знай ты, о чем речь, тебе вряд ли захотелось бы выяснить подробности. Если интересно, поищи в Интернете, там все это есть. Их не смущают такие вещи, как приличия и пожелания властей, чтобы все было шито-крыто. Уверяю вас, если, прочитав, через что пришлось пройти Тони Хиллу, у вас не появилось бы сомнений насчет того, стоит ли вообще всем этим заниматься, значит, вы куда храбрее меня.
На секунду все примолкли. Потом Саймон наклонился вперед и проникновенным голосом произнес:
— Но ведь ты поделишься с нами, правда же, Шэз?
Он всегда приезжал за пятнадцать минут до назначенного времени, потому что знал, что и она будет на месте раньше. Неважно, на кого падал его выбор, они все приходили раньше времени, потому что были уверены, что он — Румпельштильцхен, который сможет превратить в золото сухую солому их жизни.
Донна Дойл — теперь уже не очередная, а скорее последняя — не оказалась тут исключением. Лишь только ее силуэт замаячил в полумраке автомобильной стоянки, в его ушах снова раздались звуки, нелепой детской песенки: «Джек и Джилл пошли на горку зачерпнуть воды ведерко…»
Он тряхнул головой, чтобы прогнать мелодию, как водолаз, стряхивающий с себя водяные струи и выбирающийся на коралловый риф. Он смотрел, как она идет к нему, осторожно пробираясь между шикарными машинами, оглядываясь по сторонам. Ее лоб пересекала беспокойная морщинка, словно она не могла понять, почему выставленные локаторы никак не выведут ее точно к нему. Он заметил, что она постаралась выглядеть как можно лучше. Форменная школьная юбка явно подвернута на талии несколько раз, чтобы показать стройные ноги. Школьная блузка расстегнута на одну пуговицу ниже, чем родители и учителя разрешают это делать в общественном месте. Спортивная куртка накинута на плечо, под ней прячется школьная сумка. На лице больше косметики, чем накануне, и от этого лицо выглядит старше, и коротко стриженные волосы ее неестественно блестят, отражая огни парковки.
Когда Донна почти поравнялась с ним, он рывком открыл дверцу машины со стороны пассажира. Неожиданный свет, вырвавшийся из салона, заставил ее подскочить на месте, несмотря на его невозможно красивый профиль, тут же обозначившийся угольной чернотой в светлом прямоугольнике. Но он уже опустил стекло и сказал: «Залезай и садись, а я расскажу тебе, в чем заключается мое предложение» — так, как будто продолжил начатую беседу.
Донна секунду поколебалась, но бесхитростное выражение этого известного всей стране лица не оставляло места сомнениям. Она скользнула на сиденье рядом с ним, и он нарочно постарался сделать так чтобы она заметила, как избегает он смотреть на оголившееся от ее движения бедро. До поры до времени лучшей тактикой было целомудрие. Ее обращенная к нему улыбка была одновременно кокетливой и невинной, когда она произнесла:
— Сегодня утром, когда я проснулась, моя первая мысль была, что все это мне приснилось.
В ответ он снисходительно улыбнулся.