Игумен вздохнул и продолжал:
— «Лета 6732 (1224) свещена бысть церковь святого Спаса в Ярославля, еже заложи Костянтин, великий князь, а сверши сю сын его Всеволод».
Константин уже с любопытством взглянул на игумена, но лицо того, обрамленное пегой холеной бородой, было бесстрастно, непроницаемо. «Неспроста старец затеял скучное чтение, плетет какую-то хитроумную нить. Потерплю еще, пусть скажет яснее». Однако упоминание об отце — Всеволоде Константиновиче— ущемило грудь. Сколько раз представлял его со слов матери — самому где помнить: родился, когда отец уже погиб на Сити вместе с дружиной. Со слов матери выходило: высокого ума был человек, ученый, мягок одинаково с боярином и простым дружинником, совсем и не воин. А боярин Третьяк Борисович не устает повторять: могутен был князь, грозен. Еще юношей вниз по Волге на мордву ходил, бесстрашным воином показал себя. Кто из них прав?
— Родитель твой Всеволод Костянтинович, благоверный и пречестный, любовью жаловал Спасский монастырь, пекся об устройстве его, отписывал деревеньки с пожнями на прокормление чернецам, — монотонно говорил игумен. — Хиреет монастырь…
Константин чуть заметно улыбнулся. Вот зачем Афонасию потребовалось ворошить старые свитки. Вельми жаден духовный отец. Деревенек у монастыря достаточно, рыбные ловли имеют на Которосли. Монахи осатанели без дела, по все дни бражничают, а он — «хиреет монастырь». Сказал неопределенно игумену:
— Дед и отец мой не скупились на добрые дела. Дай бог, пойдет так и дале…
Недовольство мелькнуло на лице игумена.
— Хорошо бы «дале»… Пока, вижу, больше благоволишь, княже, лесным язычникам. Им, отщепенцам веры христовой, твоя ласка.
Князь рассердился. Юношеское лицо с чуть пробившейся светлой бородой запылало гневом.
— Ты меня не кори! — одернул монаха. — Те люди — добрые рудокопы. Исправно платят подати. Там обучаются воины, копится оружие. И негоже, святой отец, вслух поминать о том, что тебе доверено в великой тайне.
Игумена словно не затронул гнев Константина, сказал скучно:
— Я, княже, говорю не при людях. Только тебе. Твоя тайна, доверенная мне, при мне и останется.
— Хорошо, что так, — остывая, сказал Константин. — Ладно, не будем ссориться, — что хотел ты, говори яснее?
— От устья Которосли по Волге бросовые земли. Весьма пригодились бы…
— Там же болото, — удивился князь. — Деревеньки ни одной нету.
Константин силился понять, чем понравилась игумену пустошь, куда в сырую погоду зверь ногой не ступит, не то что человек.
— Холопов можно сселить из других мест, вот и деревенька…
За дверью затопали, потом вошел рослый дружинник: на красивом, умном лице почтительность. Поклонился в пояс и застыл в ожидании.
— Ты что, Данила? — спросил князь.
— Прости, отче, — воин опять поклонился в сторону игумена. — И ты, княже, прости, беспокою… Третьяк Борисович послал до тебя. Велел сказать: тати купца посекли, привезли того купца чуть живого. С ним работник, народ орет, что он навел татей. Просят суда твоего.
Константин нахмурился, давно уже не было слышно о разбойничьих шайках, спросил сурово:
— Где было злодейство?
— Будто на Волге, неподалеку от малых соляных варниц. Так говорят…
— Ладно, иди. Сейчас буду.
Константин поднялся, статный, широкоплечий. С укором посмотрел на игумена.
— Шел к тебе, духовный отец, чаял: прочтешь из хроник о великих битвах, кои Русь вела с иноземцами, а ты все свернул к корысти своей. Ин будь по-твоему, отец Афонасий, отдаю пустошь монастырю.
— Пошто унижаешь, княже Константине, — обидчиво сказал игумен, впрочем не сумев скрыть на лице мелькнувшего довольства. — Битв было много, о каких ты хотел знать?
Константин, как младший, обязан был относиться с любовью к своему духовному отцу, обязан был, но не мог, — звал тот к покорству. Спросил с горячностью и болью:
— В чем сила татарская? Воины русские храбры, умелы, а поганый ордынец топчет нашу землю. Отчего так?
— Готов ли ты слушать меня? — Зоркие глаза старца впились в молодого князя, словно впервые видели его.
— Да, отче…
— Тогда слушай, что записано о брате деда твоего — князе Юрье.
Афонасий стал бережно листать страницы, холеным ногтем ткнул в нужное место, стал читать:
— «И послаши же князи рязанские ко князю Юрию володимерскому, прося у него себе помочи или самому пойти. Князе же Юрьи сам не иде, не послуша князей рязанских мольбы, но хоте сам по себе сотворить брань».
Игумен на мгновенье задумался, глубокими тенями легли складки сжатого рта. Сказал строго: