– Значит, доказать надо? Что ж, докажу.
– Вперед, я жду, – еле стоя на ногах, держась за частокол, бравировал Никита. Наутро он будет жестоко корить себя за то, что сейчас вступил в этот никому не нужный спор – ну что от того, был ли у Тухачевского газ, или не было? Что в итоге приобретет или потеряет историческая наука? Ровным счетом, ничего. А вот только пьяного медом не корми – а дай поспорить.
Никита смотрел на старика блуждающим взглядом. Внезапно он исчез. Никита протер глаза – тот уже стоял перед ним. Вдруг из уст Велимудра послышалось легкое дуновение «Пфу!» – и все лицо юноши обдало каким-то порошком с совершенно дивным запахом духов и лесных трав. Он прокашлялся.
– Что это?
– А ничего. Ты хотел доказательств – ты их получил.
– Что-то странное какое-то доказательство…
– Скоро все поймешь. А теперь ступай – сам же знаешь, у меня режим строгий! Да деду от меня кланяйся…
Как не мог Никита сказать, как попал сюда – так не сможет потом рассказать и как вышел. Дед переволновался, искал его весь день по всему селу, и потому под вечер ноги сами привели к лесной чаще. Никита выбрался из нее и мирно дремал под большим деревом, когда Николай Степанович обнаружил его и отвел домой. Немного поругивая себя за то, что отпустил парня одного и не углядел, он волок безжизненное тело внука домой. Но с другой стороны, с кем не бывает, дело молодое, думал Николай Степанович. Утро вечера мудренее…
Утро настало скоро. Спал Никита крепко и снов не видел. Проснулся с петухами. Дед ходил по избе взад – вперед, в жестах его читалось некоторое волнение.
– А который час? – не поднимая чугунной головы от подушки, спросил молодой человек.
– Шесть уж, вставай. На сходку пора.
– На какую сходку? С ума сошел, в такую рань!
– Вставай, вставай, лоботряс. На вот, взварчику хлебни. Умел напиться – умей и похмелиться.
Дед разговаривал как-то необычно – «лоботряс», «сходка», ранняя побудка. Обычно он бывал более снисходительным к внуку, а тут… Но Никита попервах этого не заметил, или не придал значения. Он отпил из кувшина, принесенного дедом из погреба, ледяного взвара, и почувствовал некоторое – временное – облегчение.
– А ты чего не спишь-то?
– Сходка, говорят тебе, продотрядовцы приехали…
– Кто? – Никита не поверил своим ушам.
– Продотрядовцы, хлеб у нас отымать…
– Какие продотрядовцы дед, ты что, с ума сошел? Продразверстку отменили в 1921 году!
– В каком? – посмеялся дед. – Ты видать и впрямь вчера до чертей напился, раз о будущем уже разговоры ведешь.
– О каком будущем? Дед, какой год?
– Так известно какой. 1920-й…
– Ты выпил, что ли?
– Это ты выпил. На деда еще ворчит, пакость…
Никита повернул голову и увидел на столе газету. Схватил ее. На номере стояла дата выхода – 2 августа 1920 года…
Парня бросило в холодный пот. Он выглянул к окно – ни единого столба ЛЭП, которые еще вчера стояли тут вдоль дороги… да и самой дороги не было видно! Вместо нее была обычная деревенская просека! Что за чушь?
Постепенно события прошлого вечера стали восстанавливаться в памяти Никиты. Разговор с Велимудром. Доказательства… Увидишь… Что он должен увидеть? Что за чушь? Как он попал в 1920 год? Да нет, этого быть не может.
Юноша отложил газету и попытался сделать вид, что ничего не произошло.
– Дед, мне ж сегодня в Тамбов надо. Во сколько автобус?
– Какой автобус? Что ты несешь, отрок?! Ты еще взвару попей да пойдем, сказано тебе. Велели всем работникам прибыть, только грудничков да немощных старцев дома оставлять!
Тут дверь из сеней дедова дома отворилась – вошел его сосед, Игнатий Рассоха.
– Ну что, Степаныч, идешь? Внука с собой бери, – кивнул он на сидящего на кровати в недоумении Никиту.
– Опился, сердечный. Говорит, что продразверстку в 21-м году отменят…
Старики посмеялись.
– Ладно, пошли. Будет взвар-то сосать…
Никита пошел за провожатыми на ватных ногах. Он проклинал себя только за то, что вчера затеял этот исторический спор… Хотя в реальность происходящего верилось по-прежнему с трудом и была еще надежда, что это какой-то дурной сон…
Как вдруг наступил он на осколок в земле. Ногу больно резануло, он наклонился посмотреть и… увидел, что обут он в латаные на подошвах сапоги, а одет в косоворотку и подпоясан тонким ремешком из бычьей кожи. И прочие крестьяне, шедшие справа и слева от него выглядят точно так же. Юношей овладела оторопь, он развернулся и кинулся было против людского потока, но, увидев, насколько он велик, вновь прибился к деду и стал жаться к нему, пока не дошли до самого правления. Надежды списать все творящееся вокруг на сон больше не осталось – осколок в ноге должен был окончательно разбудить парня.