Родители дома тоже ничего не могли понять.
– Что такое? Куда ты собираешься?
– К деду в деревню.
– Да ты с ума сошел! А институт? У тебя же защита диплома!
– Подождет.
– Кого подождет? Куда ждать? Сколько?
– Сколько потребуется. Я академ взял.
Матери едва плохо не стало.
– Отец, ты слышал? Он академ взял!
– Слушай, Никитос, что случилось-то? – отец постарался поговорить теплее, что называется, по-мужски.
– Ничего особенного. Я ж о Тамбовском восстании пишу. А в Тамбове никогда не был. Что это за работа, если автор оторван от места событий? Это ерунда, а не работа. А так заодно и деда проведаю. Как он там? Давно не пишет…
– С Ингой что-то? – отец как мужчина понял своего отпрыска. Ответа ему не потребовалось – взгляд сына сказал больше слов. – Ладно, езжай. Привет деду, – пожал плечами отец. Мать, заслышав такое, едва не отправила их обоих даже не к деду, а к прадедам.
– Еще один больной! Ты как его отпускаешь? Куда?! Что происходит-то?
– Пусть едет, – отрезал отец. – Он взрослый человек, и, если уж решил, то так и поступит.
И только когда за сыном захлопнулась входная дверь, добавил:
– Не переживай. Все будет хорошо. Я точно знаю.
Дорога пролетела незаметно – все-таки, что ни говори, а путешествие всегда отвлекает от насущных житейских проблем. Правы был классики, когда советовали любой душевный недуг, включая любовную тоску, лечить вояжем в дальние края. Из Тамбова в Каменку, где жил дед, ехал один автобус, на который Никита с трудом успел. После 14 часов в поезде на верхней полке каких-то 4 часа в затхлом замусоренном ПАЗике времен Леонида Ильича казались просто смехом, а не испытанием. Зато какова была награда за эти муки – на станции Никиту вместе с дедом встречали свежий бодрящий воздух слегка морозной даже летом Тамбовщины, дивная зелень кустов, высокие деревья и полная деревенская тишина.
– Внучок, – радостно развел руки дед. – Вот те раз! Какими судьбами-то? Родители позвонили, так насилу успел встретить тебя! Как решился-то? Столько лет не дозваться.
– Вот и я так подумал – столько лет не дозваться, как ты тут один, решил навестить…
– Ну и правильно сделал, – дед прекрасно понимал, что внук врет, но не имел ничего против. Старику, к коим Николай Степанович относил себя вполне обоснованно, общество всегда приятнее сурового старческого одиночества. Несмотря на постоянные призывы детей приехать в Москву, приглашения вовсе сменить место жительства, он все же сидел в своей деревне один как сыч последние тридцать лет. Жена его умерла, а других родственников у старика не было. Он справедливо полагал, что пересаживать старое дерево нет смысла и необходимости, а Москва еще с юности навевала на него тоску – он там бывал пару раз в каких-то партийных командировках, и не мог сказать о столице доброго слова. Что ж, всяк кулик… А пока слова внука Николай Степанович воспринял как герой Пушкина: «Меня обманывать нетрудно, я сам обманываться рад».
Первые дни студент охотно выполнял все обязанности по дому – рубил дрова, носил воду из близлежащего колодца, ходил с дедом по грибы и в процессе их собирания слушал его рассказы о том, где есть какая трава и от чего какой сбор помогает.
– Слушай, дед, – спросил он как-то раз. – А ты ничего не слышал про крестьянское восстание в ваших местах летом 1920 года? Оно ведь как раз где-то здесь происходило.
– Как не слышать? Слышал. Только теперь о нем мало кто помнит. Разве только в музее в райцентре и найдешь упоминание…
– Мало кто? Это значит, что кто-то все-таки слышал…
Дед с недоверием взглянул на внука.
– А тебе зачем?
– Я диплом пишу на эту тему. А без разговоров с очевидцами или свидетелями – пусть даже косвенными – сам понимаешь, работа яйца выеденного не стоит.
Дед лукаво улыбнулся и подошел к внуку вплотную, обнимая его одной рукой.
– Эх, внучок. Ну что ж я за дед, если внуку не помогу? Есть тут у нас один старичок, только – тсссс! – он страшно не любит, когда его обо всем это расспрашивают. Вот я тебя-то с ним и сведу!
Никита обрадовался.
– Правда? Ну ты даешь! Ты меня как ученого этим очень обяжешь!
– Ладно уж, ученый, гляди на масленка не наступи, а то на зиму солить нечего будет, – дед наклонился и поднял из-под самой ноги Никиты маленький, но «упитанный» гриб. Никита улыбнулся, подумав, какие же у него замечательные предки!
Однако, вскоре деревенская жизнь не то, чтобы приелась столичному юноше – он к ней привык. А как только привыкаешь к определенной обстановке, обживаешься в ней, свыкаешься с нею – так сразу образцы прошлого, да тем более недавнего и так больно ранившего, уходя, – начинают собираться в кучу и снова донимать исстрадавшееся сердце.