– Верно. Верно рассуждаете, товарищ Савонин… Мы попросим Вас никому ни о чем не рассказывать и… очень благодарим Вас за все…
– Служу…
– Не надо, мы не в войсках. У меня к Вам будет еще одна просьба.
– Все, что угодно, товарищ Сталин.
– Я сейчас позвоню Ежову, он приедет сюда. А Вы пока в приемной напишите все, что мне рассказали, на бумаге. Когда приедет – отдадите ему и скажете, что я велел больше не тревожить Вас по этому вопросу.
– Слушаюсь, товарищ Сталин…
Конечно, Никита понимал, что существенно подставляет своего боевого командира, но того, что он запланировал никак нельзя было допустить. В руках маршала было уникальное по своему свойству оружие, способное превращать людей в машины для убийств, зомбировать их и делать таким образом послушным и страшным орудием посильнее шекспировского «пушечного мяса». Обладание таким оружием во все исторические периоды и при любых обстоятельствах – прерогатива даже не государства, а всего цивилизованного человечества, которое единогласным порывом и общим волеизъявлением должно решать, где и когда его применить, а еще лучше – не применить. Уничтожить и запретить кому бы то ни было его воспроизводить. Что произойдет с миром, продолжи Тухачевский сейчас держать в руках такое оружие – страшно представить. В век, когда не появились еще атомная и водородная бомбы, орудие зомбирования человеческих масс станет куда более страшным инструментом принуждения. Во имя мира на земле, во имя предотвращения кровопролития сейчас, когда до войны еще целых 4 года и можно еще все изменить, планам маршала не суждено будет сбыться. Так решил Никита. Так решила история…
В тот вечер ему многое стало понятно – в частности, зачем понадобились эти 15 лет после окончательного подавления восстания и ликвидации самого Антонова, когда он сидел в Москве и решительно не понимал, что ему делать и для чего он здесь. Теперь все стало ясно. И, с одной стороны, стало, конечно легче, потому что будущее очертилось для него сравнительно четко. С другой – существовала опасность, что Тухачевский успеет передать свое знание кому-то еще, и тогда Никита должен будет вновь и вновь продолжать борьбу за существование в незнакомом и чужом ему мире, пока не пресечется порочная прямая, страшная дорога зелья старца Велимудра в мировой истории. С третьей – зная крутой нрав вождя, существовала реальная опасность самому попасть под горячую руку как участнику заговора.
И тут, во время нахождения Никиты на таком вот перепутье, произошли некие события, о которых он не мог знать…
В это же самое время, вечером, в Берлине Гитлер читал спецдонесение, написанное на его имя начальником внешней разведки Вальтером Шелленбергом. В нем говорилось:
«Гейдрих получил от проживавшего в Париже белогвардейского генерала, некоего Скоблина, сообщение о том, что советский генерал Тухачевский во взаимодействии с германским генеральным штабом планирует свержение Сталина. Правда, Скоблин не смог представить документальных доказательств участия германского генералитета в плане переворота, однако Гейдрих усмотрел в его сообщении столь ценную информацию, что счел целесообразным принять фиктивное обвинение командования германского вермахта, поскольку использование этого материала позволило бы приостановить растущую угрозу со стороны Красной Армии, превосходящей по своей мощи германскую армию. Известный Вам Янке предостерегал Гейдриха от поспешных выводов. Он высказал большие сомнения в подлинности информации Скоблина. По его мнению, Скоблин вполне мог играть двойную роль по заданию русской разведки. Он считал даже, что вся эта история инспирирована. В любом случае необходимо было учитывать возможность того, что Скоблин передал нам планы переворота, вынашиваемые якобы Тухачевским, только по поручению Сталина. При этом Янке полагал, что Сталин при помощи этой акции намеревается побудить Гейдриха, правильно оценивая его характер и взгляды, нанести удар командованию вермахта, и в то же время уничтожить генеральскую «фронду», возглавляемую Тухачевским, которая стала для него обузой: из соображений внутрипартийной политики Сталин, по мнению Янке, желал, чтобы повод к устранению Тухачевского и его окружения исходил не от него самого, а из-за границы. Свое недоверие Янке обосновывал на сведениях, получаемых им от японской разведки, с которой он поддерживал постоянные связи, а также на том обстоятельстве, что жена Скоблина, Надежда Плевицкая, бывшая «звезда» Петербургской придворной оперы, была агентом ГПУ (советская тайная государственная полиция).