Гейдрих не только отверг предостережение Янке, но и счел его орудием военных, действовавшим беспрекословно в их интересах, конфисковал все его материалы и подверг трехмесячному домашнему аресту.
В соответствии со строгим распоряжением Гейдриха дело Тухачевского надлежало держать в тайне от немецкого командования, чтобы заранее не предупредить маршала о грозящей ему опасности. В силу этого должна была и впредь поддерживаться версия о тайных связях Тухачевского с командованием вермахта; его как предателя необходимо было выдать Сталину. Поскольку не существовало письменных доказательств таких тайных сношений в целях заговора, по приказу Гейдриха были произведены налеты на архив вермахта и на служебное помещение военной разведки. К группам захвата шеф уголовной полиции Генрих Небе прикомандировал специалистов из соответствующего отдела своего ведомства. На самом деле, были обнаружены кое-какие подлинные документы о сотрудничестве немецкого вермахта с Красной Армией. Чтобы замести следы ночного вторжения, на месте взлома зажгли бумагу, а когда команды покинули здание, в целях дезинформации была дана пожарная тревога.
Теперь полученный материал следовало надлежащим образом обработать. Для этого не потребовалось производить грубых фальсификаций, как это утверждали позже; достаточно было лишь ликвидировать «пробелы» в беспорядочно собранных воедино документах. Уже через четыре дня Гиммлер изготовил и привел в порядок объемистую кипу материалов. После тщательного изучения усовершенствованный таким образом «материал о Тухачевском» следовало передать чехословацкому генеральному штабу, поддерживавшему тесные связи с советским партийным руководством. Однако позже Гейдрих избрал еще более надежный путь. Один из его наиболее доверенных людей, штандартенфюрер СС, был послан в Прагу, чтобы там установить контакты с одним из близких друзей тогдашнего президента Чехословакии Бенеша. Опираясь на полученную информацию, Бенеш написал личное письмо Сталину. Вскоре после этого через президента Бенеша пришел ответ из России с предложением связаться с одним из сотрудников русского посольства в Берлине. Так мы и сделали. Сотрудник посольства тотчас же вылетел в Москву и возвратился с доверенным лицом Сталина, снабженным специальными документами, подписанными шефом ГПУ Ежовым. Ко всеобщему изумлению, Сталин предложил деньги за материалы о «заговоре». Ни Гиммлер, ни Гейдрих не рассчитывали на вознаграждение. Гейдрих потребовал три миллиона золотых рублей – чтобы, как он считал, сохранить «лицо» перед русскими. По мере получения материалов он бегло просматривал их, и специальный эмиссар Сталина выплачивал установленную сумму…»[22]
Капкан на маршала захлопнулся с двух сторон…
Где-то неделю спустя Никита зашел в кабинет Тухачевского, находясь в Наркомате по служебным делам. Михаил Николаевич был подавлен.
– Что случилось, товарищ маршал? На Вас лица нет…
– Меня переводят на должность командующего войсками Приволжского военного округа… Все пропало…
– Что пропало? Вы о чем?
– Обо всем, о чем мы говорили. Забудь. Операции не будет. За мной придут не сегодня – завтра.
– Да ладно, Вам, Михаил Николаевич, ну переводят, подумаешь, делов-то… Вас ведь уже переводили из столицы. Потом вернули. Вернут и сейчас. Поработаете в Куйбышеве годок-другой…
– Нет, Никита, – в словах и глазах маршала видна была обреченность. – Просто так в Куйбышев не переводят…
Никита вздохнул. Носить на сердце камень он дальше не мог.
– Простите меня, Михаил Николаевич. Я рассказал все Сталину…
Тухачевский побелел, но не сказал ни слова.
– Я… я так не мог… Вы не представляете… Это смертельное оружие… Его нельзя держать в одних руках, даже если это Ваши руки, которым нельзя не доверять… Простите меня, товарищ маршал…
Тухачевский снисходительно посмотрел на Никиту. Ничего не следовало вспоминать в такую минуту, никаких взаимных услуг, никакого взаимного добра. Случилось то, что случилось. Эти события, длиной в 17 лет, научили каждого – и Никиту, и Тухачевского, и других – воспринимать события без купюр, такими, какие они есть, не придавая и без того не знающей истории сослагательного наклонения…
Маршал был прав – его арестовало 22 мая, а уже 11 июня состоялся суд над ним и его товарищами.
Никита явился в зал Военной коллегии Верховного Суда СССР, в состав которой сегодня входили еще и военачальники – все-таки судили целого маршала, чего не мог делать один судья – какой-нибудь армвоенюрист, – держа в руках копию собственноручного признания Тухачевского в заговоре против Сталина. Эту копию из дела дал ему незадолго до процесса Ежов – у Никиты были сомнения в обоснованности обвинения, и этой бумажкой нарком внутренних дел надеялся развеять сомнения комкора. Четким почерком Тухачевского, так хорошо знакомым ему еще с Тамбовщины, там было написано: