Тукай

Представляют интерес фельетоны Тукая, связанные с уходам великого писателя из Ясной Поляны и смертью Льва Толстого. Это событие потрясло татарскую общественность. В газетах публикуются статьи, по-разному истолковывающие поступок гениального писателя. В фельетонах «Мысли знаменитых татар о Толстом» и «Философия» Тукай высмеивает псевдоглубокомысленные высказывания завсегдатаев Сенного базара Мухамметзяна Сайдашева и Хади Максуди о Толстом. И одновременно считает нужным пустить острую стрелу в Рамиева.

В статье, опубликованной в астраханской газете «Идель» («Волга»), Рамиев так объяснял уход Толстого: «...Не находя прелести и целомудрия в этой жизни и не обнаруживая в народе любви для своего любвеобильного сердца, его светлость граф Лев Николаевич Толстой махнул рукой на эту жизнь, отвернулся от людей и покинул народ». Затем Рамиев поместил свои стихи, в которых объявлял, что «уходит от жизни и, стоя в стороне», намерен вслед за Толстым «посыпать ее пеплом проклятья».

Под «народом» Рамиев не подразумевал трудящихся, крестьян. Он имел в виду так называемое «общество».

Тукай, будучи убежден, что надо не бежать от общества, а преобразовывать его, не мог не высмеять ложно-романтическую позу Рамиева. Пародируя его статью, он пишет: «Сагит Рамиев: «Толстой — это я, я — Толстой. Я посыпаю мир пеплом проклятья. Вот почему я подобен Толстому, а Толстой подобен мне. Если нужны доказательства, вот стихотворение: «Ударил — открылось! Проклятье! Посыпался прах! Словом, я — Толстой, Толстой — это я... И он не умер, и я не умру».

С величайшим почтением относился Тукай к великому русскому писателю. В скорбные дни он беспощадно высмеял «идеологов» татарской националистической буржуазии, не понимавших и пытавшихся оболгать могучий талант писателя, и выступил со статьей «Священные четки оборвались».

«...Страшная, душераздирающая весть: Толстой умер! Горе исказило лик солнца. Светило заплакало. Оно уже не смеется.

Текущие роки мгновенно оледенели.

Подули, забушевали холодные ветры и погнали птиц на юг.

Мрачно, тоскливо, холодно».

Публикаций, бесспорно принадлежащих перу Тукая, в журнале «Ялт-юлт» все-таки немного. На то была своя причина.

Уверенность, что жить ему осталось недолго, обратила мысли поэта к тем, кто будет жить после него, к детям.

Тукай много и старательно пишет для детей, составляет учебники для школ. За свою недолгую жизнь он успел написать для детей семь поэм и около пятидесяти стихотворений. Во второй половине 1909-го и в начале 1910 года он был занят подготовкой двух детских книг — «Детская душа» и «Веселые странички». Стихотворения Тукая, вошедшие в эти книги, за небольшим исключением, в периодике не публиковались.

В 1909 году Тукай выпустил хрестоматию «Новое чтение», куда включил написанные им прозаические и поэтические произведения. А во второй половине 1910 года работал над другой книгой — «Уроки национальной литературы в школе», куда вошли и его собственные, и наиболее удачные произведения талантливых поэтов и прозаиков его времени.

Некоторые из друзей Тукая с неодобрением относились к тому, что он пишет сказки, увлекается детскими стихами, а в особенности составляет учебные пособия для школы. Нашлись и такие, которые рассматривали эту работу Тукая как погоню за материальной выгодой. Но поэт, не обращая внимания на упреки, продолжал свое дело. Тукай верил в необходимость создания литературы для детей и введения преподавания современной литературы в медресе. В этом убеждении его поддерживал пример Льва Толстого, который писал для детей маленькие рассказы, составлял буквари и не ставил это занятие ниже работы над своими романами.

Но вернемся к лирике Тукая этих лет. Пронизанная трагическими мотивами, она тем не менее обладает огромной освежающей силон. Секрет тут, по всей вероятности, в том, что у Тукая даже самые личные, глубоко интимные переживания оказываются созвучными переживаниям его народа.

Несколько забегая вперед, скажем, что в 1911— 1913 годах в поэзии Тукая гражданские мотивы заметно усиливаются. Иными словами, он пойдет по пути Кольцова, Некрасова, Никитина. Пока в его лирике все еще преобладают личные, интимные мотивы, но уже в эти годы можно обнаружить зачатки тех качеств, которые станут определяющими в его поэзии.

Можно зиму любить, но жестоки ее холода;
Для дрожащих в тряпье бедняков это время — беда.
Можно лето любить: так заманчивы жаркие дни!
Но для нищих и жаждущих — адское пекло они.
Можно землю любить: степь и горы отрады полны.
Но немило мне все, ибо всюду Адама сыны...

Поэту немил весь мир, немилы люди, потому что в мире нет равенства, потому что одни живут за счет других и порок остается безнаказанным.

В этот период выходит из-под его пера и стихотворение «В мастерской».

Работа, работа
И ночью и днем.
Грохочет машина
И пышет огнем.
Проклятое пекло,
Кипящая медь!
Работай, работай
Сегодня и впредь!

А вот и портрет рабочего:

Лицо пожелтело,
Согнулась спина,
Глаза потускнели,
Блестит седина.
А дым-то, а дым-то!
Сжимается грудь.
Грохочут колеса,
И страшно взглянуть.
Бежать бы отсюда,
От адских печей,
Куда-нибудь дальше,
В раздолье полей.
Где птпцы щебечут,
Где даль голуба.
Где ягоды зреют,
Желтеют хлеба!..

Весьма вероятно, что в этих строках есть и след впечатлений, почерпнутых Тукаем во время посещения фабрики Акчуриных. В них еще не утверждение силы рабочего класса, призванного преобразовать общество, а жалость и сочувствие к людям труда. Но важно, что в его стихи прочно вошла социальная тема, которая станет в последний период его творчества определяющей.

Глава шестая Вглядываясь в будущее

1

Разделив чистый лист бумаги на двенадцать граф, я расположил по месяцам все, что было опубликовано Тукаем в 1911 году. На январь пришлось одно стихотворение и один фельетон. К февралю я смог отнести всего одно стихотворение под названием «Предвестник весны». Мартовская графа так и осталась пустой.

Очевидно, поэт встретил 1911 год без особого вдохновения и надежды. Сказалось, вероятно, и состояние здоровья Тукая: он всегда с беспокойством встречал приближение осени и зимы. Осенью начинал зябнуть, простуживался, кашлял. А зима и того пуще наводила на него страх...

Снова беру разграфленный лист бумаги. Стихотворение «Трудная доля» написано летом, 14 июля. Поэт только что вернулся из Астрахани, где полтора месяца отдыхал, пил кумыс, набирался сил. Но такого мрачного стихотворения у Тукая не было даже в самом тяжелом для него 1910 году.

Зачем мне жизнь дарована была?
Затем ли, чтоб я пил напиток зла?
Чтоб видел скучный сей круговорот:
Была зима — теперь весна пришла.
Устал я. Где ж последний мой привал?
Спешу, и вновь дорога тяжела.
Сгинь, капля крови, — солнце надо мной!
Зачем заря мне саван соткала?
Убить себя? Но бога я боюсь...
Болезнь бы, что ли, душу унесла!

К 1911 году в крупных промышленных центрах страны начался новый революционный подъем. Он не зажег, однако, надежды в душе поэта. Волна еще не докатилась до тихой заводи татарского общества. Мало того, здесь произошли события, которые снова переключили внимание демократической интеллигенции с социальных вопросов на национальные.

В северо-восточном уголке Татарии стоит деревня Иж-Буби. До революции среди более или менее грамотных татар она была известна всем, хотя ни размерами своими, ни богатством не отличалась от других. Но здесь находилось медресе, которое ни в чем не уступало, а во многом и превосходило самые крупные и знаменитые медресе своего времени, такие, как «Мухаммедия» в Казани, «Хусаиния» в Оренбурге, «Галия» в Уфе. Помимо общеобязательных занятий мусульманским богословием, здесь преподавали и русский язык, физику, химию, математику, ботанику, алгебру, геометрию, зоологию, астрономию, педагогику и даже французский! Медресе в Иж-Буби, руководимое братьями Габдуллой и Губайдуллой Буби, претендовало на положение гимназии. Здесь царило свободомыслие, была разрешена самодеятельность, шакирды увлекались сочинительством. Медресе Иж-Буби притягивало к себе учеников со всего Поволжья, Урала и даже из Туркестана.