Темнота бывает разная. Холодная и мёртвая, когда вокруг нет ни звука, ни прикосновения. Злая и дерущаяся, когда ты к ней только привыкаешь. Грызущая душу и вбивающая страх в самую глубину сердца, когда ты вдруг понимаешь, что она теперь с тобой навсегда. Но бывает и другая тьма, та, в которой могут зашуршать тапочки по ламинату, та, в которой ожидаемо зашелестит в кронах невидимых деревьев ветер, зашуршит опавшей листвой под ногами, ткнётся мокрым собачьим носом в ладонь или внезапно пройдётся шершавым щекочущим языком по щекам. Это ведь тоже чернота, в которой пребывает слепой человек. Тьма многогранна и всеобъемлюща. Познавать её Сват начал не так уж давно, с того дня, как однажды на прогулке, с полгода назад, почувствовал на лице мокрый ветер предновогодней непогоды. Мир за пеленой непроницаемой мглы продолжал быть всё тем же странным, красивым и притягательным. Именно тогда Святослав извлёк из кофра свою фотокамеру и нащёлкал первую серию случайных кадров. Он не знал, для чего сделал это, как не видел и результата. Но ощущение того, что всё должно быть именно так, а не иначе, настигло его и больше не отпускало. Иногда в темноте звучали знакомые голоса, в которых не было ни грамма тоскливой жалости. К ним Сват относил и Зиганшину, с которой познакомился год назад, когда оформлялся на обслуживание. Всё-таки приготовить поесть иногда надо было. Обходиться всё время готовыми обедами, разогретыми в микроволновке, он не собирался. Хотелось то банального борща поесть, то тушёной жидкой картошки с мясом. Да и шторы те же заменить на чистые - нужна всё-таки сноровка зрячего. Хотя бы, чтоб понять - пора менять или нет. Со стиралкой-автоматом Бехтерев справлялся одной левой. А вот с той же помывкой полов корявой правой. Но Свату не хотелось зарастать пылью и прочими прелестями холостяцкого инвалидного быта.
Почему он вдруг согласился на присутствие в его квартире постороннего парня, молодого и чрезмерно заботливого, Сват не смог ответить даже самому нетребовательному внутреннему собеседнику - самому себе. Но из песни слова не выкинешь. Уже проводив заведующую ОСОНД и этого Степана Аркадьевича, студента девятнадцати лет от роду, Святослав понял, что с нетерпением ждёт возвращения парня, который отправился за кое-какими вещами. Следующие два часа прошли в нервном хождении по ламинату - от прохода в прихожую к окну и обратно, огибая кресло и журнальный столик. Поймав себя на этом, Сват нервно улыбнулся. Всё-таки перемена в его устоявшейся жизни была существенная. Да и мальчишку надо хорошо потренировать. Губы Святослава растянулись в предвкушающей ухмылке.
Когда раздался звонок в дверь, Сват вслед за протопотавшей в коридор Фишкой прошёл до входной двери и приоткрыл её, не снимая контрольной цепи-стопора. Собака теранулась о ногу и снова зарычала, уже не в первый раз за сегодня. Что происходило с лабрадоршей, Сват понять не смог. Добрее собак просто не бывает, а тут - такая реакция на какого-то пацана. Словно приревновала... Улыбнувшись забавной мысли, Сват спросил, слушая темноту:
- Кто к нам тут с толстой?
- Фишка не толстая, - удивлённо ответил уже знакомый голос. - Вы отлично за ней ухаживаете, Святослав Львович.
- А, Степан Аркадьевич! - протянул Сват, вдыхая носом воздух. Точно, за дверью стоял студент. Мальчик не пользовался никаким парфюмом. И естественный запах мытой кожи, шампуня для волос и глаженой одежды понравился фотографу ещё в первый визит Мороза в его квартиру два часа назад. Цепь покинула свой пост, дверь распахнулась от толчка рукой, и Сват шагнул в сторону, освобождая проход:
- Проходите, многоуважаемый практикант. Будьте как дома, но не забывайте, что в гостях.
Тьма рядом с Бехтеревым живым ветром шевельнулась, пропуская гостя. Фишка, торчавшая в ногах слепого, тоскливо вздохнула, поняв, что странный гость тут надолго, и степенно удалилась в квартиру, судя по цокающим звукам. Даже хвостом не вильнула. Святослав нахмурился, всё-таки псина вела себя нелогично. Но он тут же отмахнулся от неясных подозрений. Если ревнует, то скоро успокоится. День, может два, и перестанет замечать практиканта. Стукнули ботинки, на пол что-то приземлилось тяжёлым тряпичным кулем, и голос Аркадьевича немного потерянно спросил: