Начались танцы.
Ко мне с лёгким грациозным поклоном лебёдушкой подплыла неотразимая красёнушка Зоя:
– Станцуем?
Глянул я на её декольте глубже Марианской впадины[12] и смутился. Я не умел танцевать и пропаще буркнул:
– Нет. Я не танцую.
1965
2 января, суббота
Жизнь вразнопляску
… без страстей и противоречий нет жизни, нет поэзии. Лишь бы только в этих страстях и противоречиях была бы разумность и человечность, и их результаты вели бы человека к его цели.
Тула. Вокзал. Я кассирше:
– На проходящий один плацкартный до Ростова. Но через Воронеж!
– У нас нет такого маршрута. Только через Харьков.
Тут объявили по радио, что подходит скорый на Ереван.
На платформе я подбежал к армянину проводнику.
– Возьмём этого орла? – в поклоне приложил я руку к груди. – Всего-то до Орла-Орёлика!
– Что буду иметь?
– Рупь в новых.
Он молча отшагнул от подножки. Путь открыт! Прошу-с!
Ступил я на подножку.
Улыбаясь, он шепнул мне на ухо:
– Первый ты левый клиент в последнем году нашей дорогой семилетки.
– Очень приятно. Я буду этим гордиться весь год!
В Орле я взял билет до Ростова. Через Воронеж. Уж теперь я перед экзаменами точно с полнедельки пошикую у мамушки.
До поезда было время, и я посмотрел в кино «Мадемуазель Нитуш» за десять копеек. Вагон. Старуха рассказывает соседке:
– Потешно, вразнопляску крутится наша жизня… Злая нескладица ино так закружит человека, что и ума не сложить… Ага… Вот любила девка парня. На озере катались на ногах. Он потянул её за материн кожух. Звал в сторонку от людей поцеловаться. Похоже, уж больно сильно ему хотелось целоваться, что так крепко дёрнул и оторвал рукав.
Девка и закопытилась:
– Не пойду за него. Рукав оторвал.
Кто этих баб поймёт?
Вот и моя сноха ни с чего бах:
– Уйду к матери.
Сын:
– Не ходи. А пойдёшь – тогда не приходи.
– А с кем спать будешь?
– Пень обхвачу да пересплю.
Ушла.
Был парень ходовой. Водки не пил, со всеми при встрече раскланивался, карточка его на доске при правлении… А жена ушла. Теперь ей элементы плотит.
С неделю отбыла у матери. Пришла. И мне докладайствует:
– Согласна на край света с вашим Витей!
Я и говорю:
– Опозорила наш дом… Теперько беги сама при всём своём одиночестве на той край света иль в другую там какую сторону. А с Витей пойдёт другая, не такая бесстыжая, как ты. Разве на тебе белый свет клином сшит?
Конкурс невест
Куда скачет всадник без головы, можно узнать только у лошади.
У меня два брата.
Николай и Ермолай.
Ермолаю, старшему, тридцать три.
Мне, самому юному, двадцать пять.
Я и Ермолай, сказал бы, парни выше средней руки.
А Николай – девичья мечта. Врубелев Демон!
Да толку…
И статистика – "на десять девчонок девять ребят" – нам, безнадёжным холостякам, не подружка.
Зато мы, правда, крестиком не вышиваем, но нежно любим нашу маму. Любовью неизменной, как вращение Земли вокруг персональной оси. Что не мешает маме вести политику вмешательства во внутренние дела каждого.
Поднимали сыновние бунты.
Грозили послать петицию холостяков куда надо.
Куда – не знали.
Может, вмешается общественность, повлияет на неё, и мы поженимся?
Первым залепетал про женитьбу Ермолай.
Он только что кончил школу и сразу:
– Ма! Я и Лизка… В общем, не распишемся – увезут. Её родители уезжают.
Мама снисходительно поцеловала Ермолая в лоб:
– Рановато, сынка. Иди умойся.
Ермолай стал злоупотреблять маминым участием.
В свободную минуту непременно начинал гнать свадебную стружку.
Однажды, когда Николайка захрапел, а я играл в сон, тихонечко подсвистывал ему, Ермолай сказал в полумрак со своей койки:
– Ма! Да не могу я без неё!
Это признание взорвало добрую маму.
– Или ты у нас с кукушкой? Разве за ветром угонишься? В твоей же голове ветер!
– Ум! – вполголоса опротестовал Ермолай мамин приговор. – У меня и аттестат отличный!
– Вот возьму ремень, всыплю… Сто лет проживёшь и не подумаешь жениться!
Наш кавалерио чуть ли не в слёзы.
Я прыснул в кулак.
Толкнул Николашку и вшепнул в ухо:
– Авария! Ермолка женится!
– Забомбись!.. Ну и ёпера!
– У них с Лизкой капитал уже на свадьбу есть. И ещё копят.
– Ка-ак?
– Он говорит маме: Лизке дают карманные деньги. Она собирает. Наш ещё ни копейки не внёс в свадебный котёл.
– Поможем? – дёрнул меня за ухо Коляйка. – У меня один рубляшик пляшет.
– У меня рупь двадцать.
Утром я подкрался на цыпочках к сонному Ермаку и отчаянно щелканул его по носу. Спросонья он было хватил меня кулаком по зубам, да тут предупредительно кашлянул Николаха. Ермолай струсил. Не донёс кулак до моих кусалок. Он боялся нашего с Николаем союза.
Я сложил по-индийски руки на груди и дрожаще пропел козлом:
– А кто-о тут жеэ-э-ни-иться-а хо-о-очет?
Ермак сделал страшное лицо, но тронуть не посмел.
От досады лишь зубами скрипнул.
– Вот наше приданое, – подал я два двадцать (в старых). – Живите в мире и солгасии…
Я получил наваристую затрещину.
Мы не дали сдачи. На первый раз простили жениху.
В двадцать пять Ермак объявил – не может жить без артистки Раи.
– Это той, что танцует и поёт? – уточнила мама.
– Танцует в балете и поёт в оперетте.
– Я, кажется, видела тебя с нею. Это такая высокая, некормлёная и худая, как кран?
– Да уж… Спасибо, что хоть не назвали её глистой в скафандре…
– Сынок! Что ты вздумал? В нашем роду не было артистов. Откуда знать, что за народ. Ты сидишь дома, она в театре прыгает и до чего допрыгается эта поющая оглобля… Не спеши.
При моём с Николаем молчаливом согласии премьер семьи не дала санкции Ермаку на семейное счастье.
Ермолай был бригадиром, а я и Николай бегали под его началом смертными слесарями.
Свой человек худа не сделает.
Эта уверенность толкала на подтрунивание над незлобивым "товарищем генсеком", как мы его прозвали.
Когда у Ермака выходила осечка с очередным свадебным приступом и он не мог защитить перед мамой общечеловеческую диссертацию – с кем хочу, с тем живу, – мы находили его одиноким и грустным и, склонив головы набок, участливо осведомлялись:
– Товарищ генсек! Без кого вы не можете жить в данную минуту?
Если он свирепел (в тот момент он чаще молча скрежетал зубами), мы осеняли его крестным знамением, поднимали постно-апостольские лица к небу:
– Господи! Утешь раба божия Ермолая. Пожалуйста, сниспошли, о Господи, ему невесту да сведи в благоверные по маминому конкурсу.
Бог щедро посылал, и Ермиша встречал любимую.
Ермак цвёл. Мы с Коляхой тоже были рады.
Частенько по утрам, проходя мимо проснувшегося Ермака, я яростно напевал, потягиваясь:
12
Самая глубокая точка Марианской впадины – «Бездна Челленджера» (англ.