Столбова не миновали слухи, что после безвременной кончины Марии Александровны, супруги губернатора, подарившей ему четырех детей, Сергей Петрович стал задумываться об отставке, что было объяснимо – человек он уже немолодой. Семейные дела – пока Ушаков занимался вверенной ему Императором губернией – вела трагически попавшая под лошадь Мария Александровна. Сейчас же всё это лежало исключительно на его плечах.
Сам Илья Петрович Столбов, хотя и не имел семьи и хозяйства, был тоже уже немолод, поэтому прекрасно понимал губернатора. Однако, если ему ранее прочили стать исправником, и это находило в нем живейший интерес, то после сегодняшнего утра пришлось задуматься, нужно ли ему это повышение. Брать такую большую ответственность на себя в такое время…
Илье Петровичу было на вид около пятидесяти лет. Его слегка вьющиеся светлые волосы начинали заметно редеть, а некогда атлетического склада фигура расползалась во всё более объёмные и вместительные мундиры. Жалованье пристава было не единственным доходом Ильи Петровича. Он получал пенсию по инвалидности. Столбов прошел всю Крымскую компанию, в завершении которой получил контузию по причине артиллерийского обстрела позиций. Ранение не позволяло далее служить Отечеству и Императору в армии, поскольку Илья Петрович стал немного туг на уши и иногда страдал сильными головными болями. Ввиду отсутствия собственного имения и крестьянских душ, раненный ветеран с помощью сослуживцев был вынужден устроиться в полицию Тульской губернии на должность уездного пристава с годовым содержанием в шестьсот рублей. За годы усердной и честной службы он показал свою способность к профессии, и был намедни повышен до помощника исправника. Этот чин тоже не смотрелся как постоянный, – многие думали, что именно Столбов может стать следующим исправником.
Впрочем, если вернуться к мыслям, одолевавшим сейчас Илью Петровича, то можно было понять, что его заинтересованность в повышении сильно снизилась после утренней речи Сергея Петровича Ушакова.
Губернатор озвучил то, что давно зрело в обществе, и всего лишь облек существующие настроения в слова, спущенные, возможно, с самого Императорского трона. Эпоха Александра Второго заканчивалась, и начиналась эпоха его второго сына – Александра Третьего. Начиналось отступление от движения к свободам и обновлению уклада жизни, которое начал в Империи его покойный отец, и которое, кстати, принесло очень много забот полиции, ибо обнищавшее крестьянство было склонно к множеству бытовых преступлений и разбою. Губернатор нацелил верхние чины полиции на ужесточение надзора за соблюдением текущих установок.
Сами установки тоже менялись. Как сказал губернатор, отныне нужно усилить внимание и наблюдение за антиправительственными проповедниками, народовольцами и прочими бомбистами.
Это, конечно, неудивительно. Сколько было уже покушений, которые завершились убийством Императора! Столбов перекрестился при этом воспоминании. Однако он по-другому представлял себе полицейскую деятельность. В ней бомбист был просто преступником, одним из многих их видов. А сосредоточиться на вольнодумстве молодёжи в то время, когда не хватает людей, чтобы ловить душегубов, разумным для него не казалось. Губернатор приказал изучить новейшие и, как представлялось, эффективные методы жандармского подполковника Судейкина по установлению слежки и вербовки информаторов.
Но как, скажите, пожалуйста, относиться к тому, что под подозрение попадают люди, не совершившие никаких преступлений, а всего лишь имеющие пытливый ум? Шутка ли сказать, установили негласное наблюдение за графом Толстым. Зачем, спрашивается? Гордость России, известный писатель! Столбов знал графа лично ещё по защите Севастополя. Лев Николаевич был храбрый офицер, радеющий об Отчизне, а тут полицейский надзор над ним. Происходило что-то неправильное. Столбов пока не мог сформулировать для себя окончательное отношение к происходящему, что и являлось причиной его мучительных раздумий.
Лошадь наконец добрела до полицейского дома. Илья Петрович в задумчивости спрыгнул с коня и угодил сапогами, начищенными до блеска по случаю приёма у губернатора, прямо во взбитую многими ногами и копытами жижу грязи. Всю неделю были грозы и дожди, которые размыли все дороги. Илья Петрович оглядел сапоги и чертыхнулся, но делать уже было нечего. Он стоял по щиколотку в грязи.
Открылась дверь и вышел один из его городовых.
– Ничего, Петрович, не грусти, отмоется. Сейчас все мы такие – грязь везде, не объедешь и не обойдешь, – попытался он успокоить Столбова, не поняв настоящей причины его плохого настроения.