На кухне его встретила старушка-соседка – Дарья Ивановна Панаева, про которую говорили, что она «еще из бывших». Как-то раз Артем заглянул к ней в гости в комнату, и пока Дарь-Ванна уходила на кухню ставить чайник – успел прочитать страничку в старой тетрадке, лежавшей открытой на столе. Артем почти ничего не понял, но с тех пор почему-то слегка побаивался старушку. Токарев-старший и Богуславский считали ее «сурьезным человеком».
Из записной книжки Панаевой.
У русских точно по несколько жизней, раз они так легко ее отдают за царство нескольких сотен мерзавцев. Может, не у русских, но у советских? Все же у русских – куда денешь девятьсот пятый, оба семнадцатых.
14 декабря, 1941 год – я на год старше. Вокруг головы злющий нимб.
131 год назад на Сенатской ожиревшим от безделья не удалось разворовать империю.
Вошла в мир, когда уже миллионы нравственно самых здоровых мужиков резали друг дружку во имя процветания кафешантанов в трех-четырех столицах.
В двадцать лет только обрадовалась – полоумный Николаев попал-таки в плебейский затылок «нашего Мироныча»!
А-а-а – не долго… У них не поухмыляешься!
Кажется, навечно в Кокчетавской области, пгт Кзылту. Доросла до учительницы младших классов.
– Молоденькие казахи, почему надо обожать старого грузина?
Дико.
«КОКЧЕТАВПГТКЗЫЛТУ» – оно! Козлячье комиссарское арго.
– Господа офицеры гуляют? – светски поинтересовалась Дарья Ивановна. Артем молча кивнул, стесняясь, но совсем чуть-чуть.
– Ну что же, – старушка поправила очки. – Тогда будем пить чай. Полагаю, что это надолго.
Дарья Ивановна была человеком опытным, на жизнь смотрела трезво-философски и ошибалась редко. Не ошиблась она и в этот раз: «господа офицеры» еще раз сбегали, потом добили соседскую наливку, потом добрались до спиртовой заначки, которую не стали бодяжить водой. Ближе к ночи к ним за стол воткнулся еще один сосед – Пал Палыч, мудрый каторжанин, трудившийся последние восемь лет водителем трамвая, потерявший в свое время в тайге все зубы, но не жизненную энергию. Прозвище Пал Палыча – Рафинад – хорошо сочеталось со вставными железными зубами. Когда через некоторое время Пал Палыч побрел в туалет, то из одежды на нем были только застиранные «в ноль» синие треники и новенький капитанский китель Токарева. Два мента и бывший зэк долго еще что-то азартно бубнили друг другу, а закончилось все лирично-разудалым хоровым пением: «Па-а тундре, па-а железной дороге, где мчит курьерский „Ва-арр-ркута – Ленинград“!»
К этому времени на кухню вышел еще один жилец коммуналки – начинающий профсоюзный работник товарищ Смоленков. Он возмущенно сопел, кривил губы, однако громко высказываться не решался – в прошлый раз уже высказался, ох и не под настроение попал…
Дарья Ивановна, видя его переживания, попыталась успокоить вслух (скорее себя, чем соседское невысказанное возмущение):
– Потерпи, партия и правительство, скоро уже угомонятся, по тексту определяю.
К финалу Богуславский, выходя из туалета, вышиб дверь вместе с защелкой, сам понял, что перебор, тут же обнял старушку и начал подлизываться:
– Елки-моталки, Дарья Ванна, не серчай, я с премиальных весь твой оконный укроп скуплю… А?..
– Позволю заметить Вашему Высокоблагородию, что Ваше Высокоблагородие несколько пьяны-с, – строго, по-учительски отрезала Панаева, но тут же, помягчав, добавила: – Завтра очухаетесь – гриб между окнами… Буденновцы…
– Имперский сыск! Не! Похмеляется! – рявкнул, как на баррикаде, Богуславский и нагнулся над раковиной, завертев в обе стороны медный краник. Холодная вода полилась ему на голову, он фыркал, как тюлень, и головой расшвыривал брызги по всей кухне. Освежающая процедура родила очередные ассоциации, и Андрей Дмитриевич затянул, не вынимая голову из-под крепкой струи:
– «Дождь нам капа-ал на рыла! И на дуло нага-ана!..»
Смоленков не выдержал наконец, по-дуэлянтски шагнул вперед левой ногой, взгорбил грудную клетку и пискнул:
– Товарищ Богуславский! Оправьтесь, вы же майор…
Богуславский затих. Секунды на две – столько понадобилось, чтобы завернуть кран.
– Перхоть штабная, – ласково сказал Андрей Дмитриевич и вдруг, растопырив жульмански пальцы и ссутулившись, попер на соседа: – «Му-усора окружили – „Руки в гору!“ – крича-ат…»
Смоленков мгновенно забился в расщелину между шкафчиками, зачем-то схватив полотенце и инстинктивно им загораживаясь:
– Дарья Ивановна, ну вы-то хоть скажите… ему!