— Сын доньи Соледад?
— Совершенно верно.
— Как же, очень хорошо знала. Примерная вдова и мать, поздравляю вас с такой матерью.
— А я поздравляю себя с тем, что счастливый случай позволил мне познакомиться с вами.
— Счастливый! Вы называете счастливым это происшествие?
— Для меня — да.
— Благодарю вас, — сказал дон Фермин и добавил: — Людьми и их делами управляют таинственные законы, которые человек, однако, может отгадывать. У меня, сеньор, почти обо всем есть собственное мнение.
— Оставь свои бредни! — воскликнула тетка. — Как это вам удалось так быстро прийти на помощь моей птичке?
— Не буду хитрить, сеньора, и открою вам свое сердце: я ходил вокруг вашего дома.
— Нашего дома?
— Да, сеньора. У вас такая очаровательная племянница.
— Все понятно, сеньор. Так вот почему это был счастливый случай. Теперь я вижу, что бывают провиденциальные канарейки.
— Кто может знать пути провидения? — сказал дон Фермин.
— Я их знаю, дорогой мой! Я! — воскликнула сеньора и обернулась к Аугусто. — Для вас двери этого дома всегда открыты… Еще бы! Для сына доньи Соледад… Что бы там ни было, вы поможете мне бороться с капризом, который наша девочка вбила себе в голову.
— А свобода? — вставил дон Фермин.
— Да помолчи ты со своим анархизмом!
— Анархизмом? — воскликнул Аугусто.
Лицо дона Фермина расплылось от удовольствия, и он сказал самым сладким голосом:
— Да, друг мой, я анархист, мистический анархист, но только в теории, поймите меня правильно, в теории. Не бойтесь, — говоря это, он положил Аугусто руку на колено, — я не бросаю бомб. Мой анархизм чисто духовного характера. Дело в том, друг мой, что у меня есть почти обо всем свое собственное мнение.
— А вы тоже анархистка? — спросил Аугусто у тетки, чтобы сказать хоть что-нибудь.
— Я? Да это вздор! Мыслимо ли, чтобы никто не управлял? Если никто не управляет, кто будет подчиняться? Вы же понимаете, что это невозможно.
— Маловеры, вы говорите «невозможно»… — начал дон Фермин.
Но жена перебила его:
— Хорошо, дорогой сеньор Аугусто, договор между нами заключен. Я уверена, что вы человек весьма достойный, хорошо воспитанный, из приличной семьи и рента у вас более чем приличная… Решено, с сегодняшнего дня вы мой кандидат.
— Такая честь, сеньора…
— Да, надо образумить эту девчонку. Она, знаете ли, не злая, но очень капризная. Конечно, в детстве ее так балювали! Когда случилась эта катастрофа с моим несчастным братом…
— Катастрофа? — не понял Аугусто.
— Да. поскольку это всем известно, мне незачем от вас скрывать. Отец Эухении покончил с собой после неудачной биржевой операции, и имущество его оказалось заложенным на такую сумму, что вся рента Эухении уходит на погашение долга. И бедная девочка решила скопить денег своими уроками, чтобы выкупить закладную. Вообразите себе! Да ей это не удастся, хоть бы она давала уроки шестьдесят лет!
В тот же миг у Аугусто зародилась идея, идея великодушная и героическая.
— Девушка совсем не злая, — продолжала тетка, — но ее невозможно понять.
— Вот если б вы обе выучили эсперанто… — начал дон Фермин.
— Оставь в покое международные языки. Мы и на родном-то не можем договориться, а ты собираешься ввести чужой.
— Но не считаете ли вы, сеньора, — спросил Аугусто, — что будет лучше, если все люди заговорят на одном языке?
— Вот, вот! — ликующе воскликнул дон Фермин.
— Да, сеньор, — сказала тетка твердо, — на одном языке: на испанском; а со служанками, которые просто дуры, на астурийском.
Тетушка Эухении была родом из Астурии и держала служанку-астурийку, которую она бранила на тамошнем наречии.
— Конечно, теоретически, — добавила она, — было бы неплохо, чтобы все говорили на одном языке. Но теоретически мой муж даже против брака.
— Простите, — сказал, поднимаясь, Аугусто, — простите, если я обеспокоил вас.
— Никакого беспокойства, сеньор, — ответила тетка, — и помните, вы должны бывать у нас. Теперь вы мой кандидат.
Провожая гостя, дон Фермин сказал ему на ухо:
— Даже и не думайте об этом!
— Почему? — спросил Аугусто.
— Бывают, знаете ли, предчувствия, друг мой, предчувствия…
На прощание тетка сказала ему:
— Вы мой кандидат, помните.
Когда Эухения вернулась домой, тетка сразу сказала ей:
— Ты знаешь, кто здесь был? Дон Аугусто Перес.
— Аугусто Перес… Аугусто Перес… Ах, да! И кто его привел?
— Моя канарейка.
— А зачем он приходил?
— Что за вопрос! Ради тебя!
— Пришел ради меня, но привела его канарейка. Не понимаю. Уж лучше бы ты говорила на эсперанто, как дядя Фермин.
— Он приходил ради тебя, это молодой человек приятной наружности, статный, хорошо воспитанный, неглупый, а главное — богатый, дорогая, богатый.
— Не нужно мне его богатство, я работаю не для того, чтобы продаваться.
— Кто говорит об этом, злючка?
— Хорошо, тетушка, хорошо, пошутили — и хватит.
— Ты его увидишь, малышка, увидишь и переменишь свое мнение.
— Ну уж этому не бывать!
— Не зарекайся, может, еще придется напиться этой водицы.
— Пути провидения неисповедимы! — воскликнул дон Фермин. — Бог…
— Послушай, — перебила его жена, — как это у тебя совмещается с анархизмом? Я тебе говорила это уже тысячу раз. Если никто не должен управлять, зачем тогда Бог?
— Я анархист мистический, жена, ты это слышала от меня тоже тысячу раз, мистический. Бог не управляет, как это делают люди. Бог — тоже анархист. Он не управляет, а…
— А повинуется, так, что ли?
— Верно сказала, верно. Сам Бог просветил тебя. Подойди ко мне.
Он взял жену за руки, посмотрел ей в лицо, сдул со лба белые завитки волос и добавил:
— Сам Бог вдохновил тебя. Да, Бог повинуется.
— Только в теории, не так ли? А ты, Эухения, оставь глупости, для тебя это прекрасная партия.
— Я тоже анархистка, тетушка, но не такая, как дядя Фермин, без мистики.
— Ну, мы еще посмотрим! — закончила разговор тетка.
VII
«Ах, Орфей, Орфей! — говорил уже дома Аугусто, давая песику молоко. — Я сделал великий, решительный шаг: я проник в ее очаг, в ее святилище. Ты знаешь, что такое решительный шаг? Ветры судьбы гонят нас, и все наши шаги — решительные. Наши шаги? Или не наши шаги? Да, мой Орфей, мы идем по дикому, заросшему лесу, без тропинок. Тропинку прокладывают наши ноги, шагая наудачу. Некоторые думают, что их ведет звезда: меня же ведут две звезды, две звезды-близнецы. Звезда — это только проекция тропинки на небо, проекция случайности.
Решительный шаг! Скажи, Орфей, разве есть необходимость в Боге, в мире, в чем бы то ни было? Почему что-то должно существовать? Не думаешь ли ты, что идея необходимости — это лишь высшая форма, которую в нашем сознании принимает случайность?
Откуда взялась Эухения? Она мое создание или я ее создание? Или же мы создали взаимно друг друга: я — ее, а она — меня? Но, разве все целое не создано каждым единичным явлением, а единичное — целым? И что такое созидание? Что такое ты, Орфей? Что такое я?
Мне часто приходило в голову, Орфей, что меня нет, и я бродил по улицам, воображая, будто люди меня не видят. А иногда мне чудилось, что люди видят меня не таким, каким я вижу себя, и в то время, как мне кажется, будто я шагаю весьма прилично, чинно, на самом деле я, сам того не зная, паясничаю, а прохожие смеются и издеваются надо мной. С тобой такого не случалось, Орфей? Хотя нет, ты ведь еще молод, и у тебя нет жизненного опыта. Кроме того, ты собака.