— Все они скоты, скоты. Вы знаете, что сказал этот негодяй Мартин Рубио бедному дону Эметерио через несколько дней после того, как тот овдовел?
— Не слыхала.
— Так вот. Это случилось во время эпидемии, вы помните. Все были страшно встревожены, вы мне не позволяли несколько дней выходить из дому, заставляли пить кипяченую воду. Все бегали друг от друга; если кого-то встречали в трауре, его сторонились, как зачумленного. Так вот дней через пять или шесть после того, как бедный Эметерио овдовел, ему пришлось выйти — в трауре, разумеется, — и он столкнулся нос к носу с этим мерзавцем Мартином. Тот увидел траур и остановился на порядочном расстоянии, боясь заразиться: «Послушайте, что это значит? У вас несчастье?» — «Да, — ответил ему бедный дон Эметерио, — я недавно потерял жену» — «Примите мои соболезнования! А от чего она умерла?» — «От преждевременных родов», — сказал дон Эметерио. «Ну, это не так уж плохо», — говорит этот негодяй Мартин и только тогда подает ему руку. Вот уж истинный рыцарь! Скотина! Говорю вам, все они скоты и ничего больше.
— Лучше пусть будут скоты, чем лодыри, вроде, например, твоего бездельника Маурисио, который, уж не знаю как, задурил тебе мозги. Потому что, по моим сведениям — а они, уверяю тебя, из очень надежного источника, — этот лодырь вряд ли тебя действительно любит,
— Зато я люблю его, и этого достаточно!
— И ты считаешь, что этот негодник — я хоту ска зать, твой жених — настоящий мужчина? Будь он мужчиной, он бы уже давно что-то придумал и нашел работу.
— Ну, если он не мужчина, я хочу сделать его мужчиной. Да, у него есть тот недостаток, о котором вы говорите, тетя, но, быть может, за это-то я его и люблю, А теперь, после выходки дона Аугусто — ишь купить меня захотел! — я решила все поставить на карту, повенчавшись с Маурисио.
— На что же вы будете жить, безумная?
— На мои заработки! Я буду работать еще больше. Стану давать уроки тем, кому раньше отказывала. Как бы то ни было, я уже отказалась от своего дома и подарила его дону Аугусто. Это была прихоть, и ничего более. Ведь в этом доме я родилась. Но зато сейчас я свободна от этого кошмара с домом и закладной и стану работать изо всех сил. А Маурисио увидит, что я работаю за двоих, и ему ничего другого не останется, как искать работу и трудиться. Конечно, если у него есть совесть.
— А если ее нет?
— Тогда он будет зависеть от меня! — Конечно. Муж пианистки!
— А хоть бы и так. Он будет мой, мой, и чем больше; он будет от меня зависеть, тем больше он будет принадлежать мне.
— Он будет твой — да, как собака. Это называется Купить мужчину.
— Разве не хотел другой мужчина, с капиталом, купить меня? Что же странного в том, что я, женщина, своим трудом хочу купить мужчину?
— Все эти рассуждения, деточка, весьма похожи на то, что твой дядя называет феминизмом.
— Не знаю, и мне это ни к чему знать. Но, повторяю, вам, тетя, еще не родился тот мужчина, который сможет, меня купить. Меня купить? Нет!
Тут вошла прислуга сказать, что явился дон Аугусто; и ждет сеньору.
— Он? Пусть убирается. Не хочу его видеть. Передай; ему, что я уже сказала свое последнее слово.
— Подумай немного, деточка, успокойся; не приник май все так близко к сердцу. Ты неправильно поняла; намерения дона Аугусто.
Когда Аугусто предстал перед доньей Эрмелиндой, он принес свои извинения. Он, мол, глубоко огорчен, Эухения неправильно истолковала его добрые намерения. Он уплатил по закладной за дом, и теперь владение свободна от долга и по закону полностью принадлежит своей хозяйке. Если же она упорствует и не желает получать ренту, то он тоже никак не может ее получать, так что деньги будут потеряны без всякой пользы, или, точнее говоря, будут откладываться в банк на имя хозяйки. Кроме того, он отказывается от своих претензий на руку Эухении, его единственное желание — чтобы она была счастлива. Он даже готов подыскать место для Маурисио, чтобы тому не приходилось жить на деньги своей жены.
— У вас золотое сердце! — воскликнула донья Эрмелинда.
— Теперь, сеньора, вам осталось только объяснить племяннице истинный смысл моих намерений, и, если выкуп закладной показался ей дерзостью, пусть она простит меня. Но, думаю, сейчас уже нельзя дать делу обратный ход. Если ваша племянница пожелает, я могу быть шафером на ее свадьбе. Затем я собираюсь отправиться в долгое и далекое путешествие.
Донья Эрмелинда велела прислуге позвать Эухению: дон Аугусто, мол, желает с нею поговорить. «Сеньорита только что вышла», — отвечала прислуга.
XVI
— Ты несносен, Маурисио, — говорила Эухения жениху в той же самой каморке привратницы, — совершенно несносен, и, если так будет и дальше, если ты не встряхнешься, не станешь искать себе работу, чтобы мы могли наконец пожениться, я готова на любое безумие.
— Какое безумие? Скажи мне, дорогая. — И он поглаживал ее шею, намотав на палец завиток волос.
— Слушай, если хочешь, мы поженимся и так, я буду работать… за двоих.
— А что тогда скажут обо мне, если я на это пойду?
— Какое мне дело, что о тебе скажут?
— Нет, нет, дело серьезное!
— Да мне все равно. Я хочу, чтобы все это кончилось как можно скорее.
— Так ли уж плохо нам с тобой?
— Плохо, очень плохо! И если ты не решишься, я готова…
— На что? Скажи-ка.
— Готова принять жертву дона Аугусто.
— Выйдешь за него?
— Нет, никогда! Принять в подарок мой дом.
— Так и поступай, дорогая, так и поступай! Если только об этом речь…
— И ты согласишься?
— А почему бы и нет? Этот глупец, дон Аугусто, как мне кажется, не совсем в своем уме; раз у него такой каприз, зачем нам ему мешать?
— Значит, ты…
— Ну конечно, дорогая, конечно!
— …до кончиков ногтей мужчина.
— Не совсем такой, какого тебе хочется. Ну, пойди сюда.
— Оставь, Маурисио, я тебе сто раз говорила, чтоб ты не был…
— Чтоб я не был ласковым?
— Нет! Скотиной! Сиди спокойно. Если хочешь, чтобы я тебе верила, перестань лениться, поищи как следует работу, а дальше — сам знаешь. Посмотрим, хватит ли у тебя энергии. Помнишь, я тебе уже один раз дала пощечину?
— Как приятно было! Дай, дорогая, дай мне еще одну! Вот по этой щеке.
— Не напрашивайся.
— Ну дай же!
— Нет, я тебе не доставлю этого удовольствия.
— А другое?
— Говорю тебе, не будь скотиной. И повторяю: если ты не постараешься найти работу, я приму его предложение.
— Хорошо, Эухения, хочешь, я скажу тебе всю правду, совершенно откровенно?
— Говори!
— Я очень тебя люблю, очень; я схожу с ума от любви, но мысль о браке меня пугает, мне становится жутко. Я ведь лентяй по натуре, в этом ты права. Больше всего меня мучит необходимость работать, и я предвижу, что, если мы поженимся, а ты, очевидно, захочешь иметь детей…
— Только этого еще не хватало!
— …мне придется работать, и много работать, потому что жизнь дорога. А согласиться, чтобы работала ты, я не могу. Ни за что, ни за что! Маурисио Бланко Клара не может жить за счет женщины. Но есть один выход: ни тебе не придется работать, ни мне, а все будет улажено.
— Какой выход?
— Но ты обещаешь, деточка, что не разозлишься?
— Говори, говори!
— Судя по тому, что я знаю и слышал о доне Аугусто, выходит, он слизняк, ну, такой несчастный дурачок,
— Продолжай.
— Но только ты не злись.
— Говори, я тебе сказала!
— Он… как бы тебе сказать… просто предназначен судьбой. И, наверное, лучше всего было бы тебе не только принять от него в подарок свой дом, но и…