Как-то раз дон Мигель объяснил мне, что настоящий живой юмор в Испании не прижился и вряд ли приживется когда-нибудь. С точки зрения дона Мигеля те, кого в Испании считают юмористами, на самом деле практикуют иронию и сатиру либо просто балагурят. Например, назвать юмористом Табоаду было бы преувеличением. А в едкой, но понятной и прозрачной сатире Кеведо проглядывает не юмор, а проповедь. Нашим единственным юмористом был Сервантес. Случись старику воскреснуть в наши дни, говорил мне дон Мигель, ох как бы он посмеялся над теми, кого возмутило, что я посмел назвать его одаренным, как посмеялся бы он над глупцами, которые приняли за чистую монету его тонкие насмешки! Ведь нет ни малейших сомнений, что он шутил, причем всерьез, когда пародировал стилистику рыцарских романов. Иные простецы считают примером его личного стиля обороты вроде «едва румяный Феб», а ведь это всего лишь острая карикатура на барокко с его пышностью. Не стоит и говорить о попытках записать в пословицы выражение «зари уж настал», открывающее главу, притом что предыдущая закончилась на слове «час».
Наша публика подозрительна, как водится, в силу своего бескультурья. Впрочем, таков весь народ. В Испании люди не любят, когда из них делают дураков, морочат голову и пытаются обвести вокруг пальца. Заводя беседу с человеком, нужно сразу дать ему понять, всерьез или в шутку пойдет речь. Вряд ли есть другой народ, у которого смесь шутки с правдой вызывала бы такую раздраженную реакцию. Гадать, не издеваются ли над тобой… это не для испанцев! А уж как трудно объяснить подозрительному испанцу из среднего класса, как можно об одном и том же предмете говорить одновременно в шутку и всерьез, с пиететом и с насмешкой!
Дону Мигелю близок образ трагического клоуна, и он много раз говорил мне, что хотел бы успеть в этой жизни написать трагедию-буфф, в которой трагическое и абсурдное не чередовались бы, а были слиты воедино. Я обвинил его в оголтелом романтизме, и дон Мигель ответил на это: «Соглашусь, но ярлыки ничего нам не говорят на деле. Я двадцать лет преподаю классиков, но классицизмом, враждебным романтизму, так и не проникся. Древние греки занимались различением, определением и разграничением явлений, как говорят. А я вот, наоборот, смешиваю их и запутываю».
Я усматриваю в этих словах идею или даже мировосприятие, которое назвал бы пессимистическим, если бы не знал, как это словцо раздражает дона Мигеля. Не дает ему покоя навязчивая, едва ли не маниакальная мысль: если его душа, так же, как души остальных людей и прочих божьих тварей, не бессмертна в том смысле, в каком понимали бессмертие простодушные средневековые католики, то ничего не стоит усилий. Так же Леопарди ощутил отвращение к жизни после того, как рухнула надежда на жизнь вечную, самая драгоценная его иллюзия: «ch’io eterno mi credea…» или «я верил в свое бессмертие…». И по той же самой причине любимые авторы дона Мигеля – Сенанкур, Кентал и Леопарди.
Но этот сложносоставной юмор, острый и суровый, возбуждает подозрения в наших испанцах, которым надо знать намерения собеседника. Многих он просто раздражает. Испанцы любят посмеяться, но только чтобы развлечься или чтобы еда лучше улеглась после обеда, а вовсе не затем, чтобы вытошнить то вредное, что проглотили зря, и уж точно – не затем, чтобы переварить неприятности.
Дон Мигель же смешит людей не для того, чтобы сокращения диафрагмы способствовали пищеварению, а именно чтобы люди освободились от всего съеденного, потому что смысл жизни и мира проясняется на пустой желудок, не отягощенный гурманскими излишествами. Дон Мигель не признает иронию, если та не ядовита, и умеренный юморок. Он говорит, где нет хоть капельки яда, там нет и иронии, а умеренность – враг юмора или, по его выражению, злобного юмора.
Эта убежденность побуждает дона Мигеля заниматься крайне неприятным, неблагодарным делом, которое он называет «массировать общественное простомыслие». Его интересует, оттачивает ли народ свой гений понемногу, или нет. Сеньору Унамуно очень не по вкусу разглагольствования о том, как талантлив наш народ, особенно на юге. «Люди, развлекающиеся корридой и находящие в таком первобытном зрелище удовольствие и разнообразие, интеллектуально безнадежны». Он прибавляет, что заядлый любитель корриды закостенел своим неразвитым умом. Ну какие юмористические парадоксы человеку, которого поверг в восторг удар шпаги Висенте Пастора! Дон Мигель не выносит шутовской стиль комментаторов корриды – жрецов, поклоняющихся каламбуру и прочей самодеятельности.