Отворилась задняя дверь, и в комнату ворвался запах овощей, которые внизу, в кухне, чистила команда молодых людей с горящими глазами и аскетическими физиономиями; в облаке этого аромата вошел парень лет двадцати с забинтованной правой рукой. Вошедший высокомерно бросил: «Привет» – и повалился на койку неподалеку от паренька. Он тут же сорвал бинты и принялся шевелить занемевшими под повязкой пальцами. Пи раны, ни даже болячки на руке у него не оказалось.
– Приходится вот ловчить,– пробормотал он, ни к кому не обращаясь.– Эти гады из страхования просто достают меня со своим переосвидетельствованием.
Глаза у него были противного бутылочного цвета, словно подернутые ядовитой зеленоватой пленкой. Верхнюю губу украшали темно-каштановые усики, а от набриолиненных волос несло чем-то прогорклым.
Он вытащил из кармана записную книжку и начал ее перелистывать. Паренек глянул на будильник, зевнул, встал, вытащил из-под матраца пачку непроданных газет, пересчитал их и разложил по названиям – «Пари-суар» в одну сторону, «Энтрансижан» в другую. Сосед с такой же фальшивой улыбкой, как и его рана, наблюдавший за тем, что делает паренек, зло усмехнулся.
– Что, дела не улучшились? Все так же распространяешь буржуазную прессу?
– Ты уже третий раз задаешь мне этот вопрос,– выпрямившись, ответил паренек.– В первый раз я подумал, что ты шутишь, и рассмеялся. Во второй сказал, что мне нужно жрать. А сейчас я тебе говорю: пошел в задницу.
– А я тебе говорю: пошел сам, там заодно и пожрешь. Надо же! Распространяет буржуазную прессу и еще называет себя анархистом. Тоже мне анархист со сраной бомбой!
– Перестань, Лакор!-бросил Ленантэ, не поворачиваясь и даже не подняв глаз от брошюры, которую читал.– Отцепись. Чего ты хочешь, чтобы он делал? Может, ты считаешь себя большим анархистом, чем он?
Голос у Ленантэ был холодный и острый, как нож. Он не любил Лакора. Ленантэ инстинктивно чувствовал, что крикливо-решительным речам Лакора недостает внутреннего пыла и искренности.
– Ясное дело,– ответил тот.
Ленантэ отложил брошюру.
– А я вот думаю, знаешь ли ты, что такое анархист. Ну да, это так здорово, заявиться сюда и объявить: «Я – анархист». Здорово, просто и легко. К нам ведь приходит и уходит кто угодно. Приходит человек, и мы даже не спрашиваем, кто он такой.
– Этого еще не хватало.
– И все-таки я думаю, что анархист – это совсем другое.
– Тогда, может, объяснишь мне?
– Время неохота терять.
– И все равно,– не отступал Лакор,– анархист, имеющий чувство собственного достоинства, не будет таким пассивным и покорным, как этот сопляк. Он не унизится и не станет продавать это буржуазное дерьмо. Он не поддастся, будет изворачиваться, воровать…
– Вот оно!
– Ясное дело!
– Чушь! Каждый волен жить так, как ему хочется, пока ни в чем не ущемляет свободы товарищей. Он продает газеты. Ты симулируешь травму на производстве. Каждый волен выбирать.
– Если нелегалы…
Ленантэ встал.
– Вот что, давай помолчим о нелегалах и индивидуальных экспроприациях,– отчеканил он. Крылья его кривого носа подрагивали.– Не подонку, который симулирует травму и потеет от испуга, когда ему велят прийти на переосвидетельствование в центр страхования, толковать о них. До тех пор пока ты не совершишь налет на инкассатора с деньгами, держи пасть зашитой. Все только болтают и болтают! Я отлично знаю этих красноречивых теоретиков: они преспокойно сидят дома, а дураки идут на дело и потом отсиживают срок.
– Суди, Каллемен, Гарнье…– начал Лакор.
– Они свое получили,– оборвал его Ленантэ.– Получили по двойному тарифу. Получили, и я их уважаю. Но ты, если бы хоть вот столечко понимал их, если бы представлял, на сколько локтей они выше жалкого симулянта вроде тебя, ты не посмел бы тогда оскорблять их своими восхвалениями.
Лакор побагровел.
– Раз ты так говоришь, то, может, ты тоже совершил нападение на инкассатора?
– Я тоже получил свое. Отсидел два года в тюряге как фальшивомонетчик, и все серьезные товарищи это тебе подтвердят. Я этим ничуть не кичусь, но скажу тебе: это совсем другое дело, чем липовая травма на работе.