Из бистро я позвонил в «Крепюскюль» и попросил позвать Марка Кове.
– Привет,– сказал я.– Прежде всего благодарю за статейку, написанную по моей просьбе.
– Не за что,– отозвался этот алкаш от журналистики.– Помогло?
– Она и не должна была помочь. Послушайте, сейчас уже поздновато идти в Национальную библиотеку. Мне бы надо бросить взгляд на газеты за тридцать шестой – тридцать седьмой год. Это можно устроить?
– Вы удачно попали. Мы как раз вытащили из архивной пыли подшивки за эти годы, хотим что-нибудь накропать по поводу этой старой истории на мосту Тольбиак. Не она ли вас, случайно, интересует?
– Нет. Я просто прочел заметку о гибели бывшего инспектора Норбера Баллена. А что, есть что-нибудь новенькое?
– Ничего. Но мы выжмем из этого все, что можно. Получится занимательная и таинственная историйка. Публика обожает все таинственное… Гм… А все-таки странно… Это происшествие, вокруг которого вы попросили меня устроить небольшой шум, потом смерть легавого… Вы уверены, что тут нет никакой связи?
– Выбросьте это из головы. Связывает эти происшествия лишь округ, в котором оба они случились. Единство места. Как в театре.
В редакции «Крепюскюль» я просмотрел газеты периода Народного фронта. С трудом мне удалось отыскать крошечную заметку о том, что суд присяжных приговорил Ива Лакора к двенадцати годам каторжных работ. И все. Воспользовавшись случаем, я прочел заодно статьи, посвященные таинственному исчезновению на мосту Тольбиак, а может, и не там («тайна моста Тольбиак» была придумана журналистами – уж больно броский заголовок) некоего г-на Даниэля, доверенного служащего и похитителя денег Холодильной компании. Узнал я из газет только кое-какие побочные факты. Например, что г-н Даниэль был разведен и жил один. В январе 1937 года и позже его жена вроде бы несколько раз получала короткие письма от своего бывшего супруга, но это следовало бы проверить. Письма приходили из Испании.
В надежде, что я разговорюсь, Марк Кове пригласил меня поужинать. Я согласился, но был немногословен. Я думал о Белите. Все, что я теперь делал, я делал ради нее. Ради нее разбивался в лепешку… Но как бы мало я ни говорил, время пролетело быстро, и я вдруг понял, что если не отправлюсь тотчас же на улицу Кантагрель, то упущу Лакора. Я сел в такси.
Было уже около десяти. Этим вечером туман решил передохнуть, но зато задул пронизывающий ветер, и это можно было считать удачей.
В Армии Спасения говорун с ангельским личиком сообщил:
– А Лакора все еще нет. Вернее, он появился и снова ушел. У него сегодня день, богатый на посетителей. Вы уверены, что у вас нет конкурента по литературной части, сударь? Сами знаете, как это бывает, если имеешь дело с не слишком щепетильным человеком. Начнешь рассказывать сюжет и…
– Вы сказали «день, богатый на посетителей»? – перебил я его.
– Да, буквально только что к нему пришел какой-то господин. Они ушли вместе.
– Он не сказал, когда вернется?
– Думаю, скоро. Мы должны показывать пример дисциплины, иначе люди, что здесь живут, сочтут возможным…
Я его не дослушал. Я уже стоял на улице Кантагрель – ледяной, пустынной и насквозь продуваемой ветром. Дошел до улицы Уатта. Ну что, Нестор? Вечно ты опаздываешь. Несчастный мальчик, вечно опаздывающий к торту. А все дело в этом квартале. А, какая разница! Быстро же они… Нет, нет, этого не может быть. Я драматизирую события. Он ушел – пусть вместе с господином, или с мужиком, или с бабой, или с капитаншей, или с кассиршей оркестра Армии Спасения,– все равно он вернется к родимому очагу. Ведь как же тогда дисциплина? Остается только ждать, можно немного пошляться неподалеку. На улице так чудно. Этот пронизывающий ветер – что за наслаждение для патентованного мазохиста! А эта ставня, что хлопает где-то о стену – какой божественный звук! А вагон, завизжавший на рельсах по улице Уатта, под мостом Тольбиак,– разве это не сладкоголосая сирена? На освещенном электрическими фонарями бульваре Мас-сена, по другую сторону бывшей окружной железной дороги, выделялся черный провал улицы Луаре, мимо которой быстро проносились автомобили. Ветер налетал порывами, завывая в голых ветвях деревьев, росших в садике подле родильного дома. Наверное, не очень-то приятно рожать под столь заунывную музыку. Во всяком случае, я не испытывал такого желания. Господи, да что со мной? Я вообще не испытываю желания рожать. Кто я такой? Грейс Келли[31], что ли? Особо резким порывом ветра из улицы Швальре вынесло целую кучу каких-то листков, а следом выкатилось что-то темное и круглое и остановилось у обочины. Я подошел и поднял непонятный предмет. Это была каскетка Армии Спасения. «Аллилуйя», как они говорят.